Джек Лондон

«Софи Сазерленд» простояла в заливе архипелага Бонин десять дней, но Джек так и не поднялся по дорожке, вьющейся среди цветов вдоль деревушек. Зато он завел сотни друзей среди китобоев, наслушался бесчисленных историй, вволю покутил с приятелями, участвовал в опустошительном набеге на туземное селение, распевал под звездами разухабистые хоровые матросские песни, был ограблен мальчишками — беглыми юнгами, — короче говоря, вел себя, как старый морской волк.

Набрав в бочонки воды, «Софи Сазерленд» полным ходом пошла на север. Джек, которому предстояло работать на веслах, много дней трудился, обтягивая весла кожей и оплетая уключины, чтобы бесшумно подкрадываться к котикам. Настал день, когда впередсмотрящий разглядел вдали японские берега, и тут они наткнулись на огромное стадо котиков. Вместе со стадом они шли на север, преследуя котиков до самых берегов Сибири, безудержно опустошая стадо, убивая и снова убивая, выбрасывая освежеванные туши акулам, складывая шкурки. Доставив охотника обратно на шхуну, Джек принимался орудовать длинным, как у мясника, ножом, освежевывая котиков. Каждый день приходилось работать на скользкой от жира и крови палубе, заваленной шкурками и тушами. Из шпигатов алыми потоками хлестала кровь. Это была жестокая, грубая работа, но в глазах Джека она превращалась в славное приключение. Он наслаждался каждой минутой.

Прошло три месяца, и котики отправились в лучший мир, а «Софи Сазерленд» — на юг, держа курс На Иокогаму, с горой шкур на борту и солидной выручкой в перспективе. В Иокогаме бок о бок с теми, кто вместе с ним смотрел в лицо смерти, Джек пил и усмехался украдкой, вспоминая, как всего пять месяцев назад его считали мальчишкой, не имеющим права называться моряком.

Вернувшись в Сан-Франциско, он поставил приятелям по бутылке виски, распрощался, сел на паром и отправился домой, в Окленд.

Семья была по горло в долгах, кое-как перебиваясь на несколько долларов — жалованье Джона Лондона, служившего констеблем Бруклинского района. Из денег, заработанных на «Софи Сазерленд», Джек заплатил по счетам, купил себе подержанную шляпу, пальто, фуфайку, две рубашки по сорок центов, две смены белья по пятьдесят. Оставшиеся деньги он отдал Флоре. Пылкое увлечение миром оклендской набережной остыло; кончилась тяга к бродячей жизни. Несколько дней он блаженствовал среди книг. Потом взялся за дело.

Время было тяжелое: финансовая паника 1893 года повергла страну в жестокую депрессию; восемь тысяч предприятий потерпели крах, в том числе много банков. Предприятия, кроме самых необходимых, закрылись: возросло число безработных. Тех, у кого была хоть какая-то работа, считали счастливчиками. Десять центов в час — вот самое большее, на что мог рассчитывать в Окленде здоровый мужчина. Рабочие бастовали, капиталисты отвечали локаутами, и возможность получить работу с каждым днем отдалялась.

Единственное, что удалось найти Джеку, было место на джутовой фабрике: десять центов в час, один доллар за десять часов работы. Станки на фабрике стояли бесконечно длинными рядами.

Торопливо вращались веретена; в теплом, влажном воздухе летали густые хлопья корпии. В непрерывном шуме приходилось кричать во все горло, чтобы тебя услышал сосед. У станков стояли дети всех возрастов, начиная с восьмилетних. Изнуренные постоянным недоеданием, искалеченные машинами, страдающие рахитом и чахоткой, они работали шестьдесят часов в неделю, чтобы получить два доллара.

Примерно в этот период Джека стали, как он любил говорить, «волновать неведомые склонности и молодые силы» — эту довольно-таки вычурную фразу следовало понимать так: он стал интересоваться девушками. На «Рэззл-Дэззл» ему была женою Мэми. Знал он и других видавших виды женщин с залива Сан-Франциско. Теперь семнадцатилетний парень вдруг стал так стыдиться грубых привычек, которые перенял у своих неотесанных дружков, что в обществе самой обыкновенной вежливой девушки умирал от смущения. Прежде он так старался поскорее стать мужчиной и так был занят этим, что решительно ничего не знал о девушках.