Оставшись снова без гроша, Джон Лондон вернулся к единственному по-настоящему любимому делу: к ферме. Он арендовал в Аламеде участок земли в двадцать акров под названием Девенпорт и стал разводить для рынка кукурузу и овощи.
Для Джека это был грустный период. Детей вокруг не было, играть было не с кем, и, предоставленный самому себе, он невольно сделался молчаливым и замкнутым.
Лондон понимал толк в хозяйстве, в его руках дело пошло бы на лад, если бы Флора примирилась с принципом «от добра добра не ищут». Но не тут-то было. В семье Флора слыла женщиной умной и оборотистой, и Джон доверил ей дела. Он никогда не имел представления, на что у нее идут деньги: по счетам она, судя по всему, не платила. Сама Флора свято верила, что обладает недюжинными умственными способностями, и в надежде разбогатеть вечно затевала все новые авантюры — то накупала лотерейных билетов, то биржевых акций. Намерения при этом у нее были самые лучшие, но она была абсолютно безответственным в деловом отношении человеком. К тому же даже в самых мелких делах по хозяйству она настойчиво обращалась за руководством к духам усопших. Женившись, Лондон больше не ходил на спиритические сеансы, но Флора тем не менее то и дело собирала у себя спиритов. Среди комнаты во время сеанса ставили стол, клали на него шестилетнего Джека, восемь пар рук тянулись к нему, и стол вместе с мальчиком начинал двигаться, кружиться по комнате.
Жуткие сборища, тревожный разговор, подслушанный в Окленде, в комнате позади магазина, унаследованная от родителей душевная неуравновешенность, неумение сдерживаться, расшатанная нервная система, доставшаяся ему от Флоры, — все привело к тому, что мальчик стал беспокойным. Порой ему угрожало серьезное нервное расстройство.
Флора была женщина маленькая — мужу не доставала до плеча, — но сцены она закатывала грандиозные, не по росту. Кроме того, у нее было еще «сердце». За столом с ней то и дело случались сердечные припадки, и тут дети — все трое — должны были укладывать ее в постель и всячески хлопотать вокруг нее. Заботы по дому соответственно доставались Элизе, и тринадцатилетняя девочка стряпала. убирала и стирала на всю семью.
О детстве Джека Лондона ходит множество рассказов, в известной части, впрочем, мало достоверных Относиться к ним следует весьма осторожно. Если не считать периодических приступов неврастении, Джек был нормальным, здоровым ребенком, незлобивым, с золотым характером. У него были волнистые светлые волосы, синие глаза, гладкая чистая кожа и чуткий рот, вздрагивавший от малейшего волнения Здесь, в Аламеде, он пошел в школу, но самыми счастливыми были для него часы, когда он бродил по полям с Джоном Лондоном: отчим был его кумиром.
По субботам семья отправлялась в оклендский театр Тиволи, где во время действия публика угощалась сандвичами с пивом. Джон сажал Джека на стол, чтоб тот видел, что происходит на сцене, и мальчик смеялся и хлопал в ладоши. Как-то раз, играя на кухне под присмотром Элизы — она мыла пол, — он ударился об острый край раковины. Рана шла через лоб к носу. Вспомнив, как отец залечивал у лошади порез на ноге, Элиза наложила на рану паутины и замазала сверху дегтем. В субботу Джон забинтовал мальчику голову и, как всегда, повел в театр. Но в следующую субботу Флора отказалась взять его в театр с забинтованной головой. Она велела Элизе либо сцарапать у Джека деготь со лба, либо сидеть с ним дома. Обоим детям хотелось увидеть представление. Поставив Джека посреди кухни, Элиза отодрала со лба мальчика деготь вместе со струпом, и Джек всю жизнь ходил со шрамом на лбу.