Джек на Луне (СИ)

Загорал под кустами долго. То ли вставало семейство Кьер поздно, то ли никуда им было не надо с утра. Только какой- то парень (я надеялся, Марк) вырулил из ворот на мопеде, воняя бензином, и умчался в сторону шоссе. А потом я услышал это снова. Ветерок донес музыку, или она заставила воздух колебаться голубоватыми волнами? Она говорила о смехе Лэрке и об отражении солнца в ее глазах. О том, как алая ткань вьется вокруг ее ног, и о том, как бросается под них мир опрокинутых деревьев и облаков.

Окно на втором этаже снова было открыто, занавеску отодвинули, и я не выдержал. Бросил свой пост, потоптался немного под деревом, а потом подпрыгнул и уцепился руками за нижнюю шершавую ветвь. Лазил я всегда неплохо, тут просто тихо надо было. Очень уж хотелось посмотреть, кто там такие чудеса на клавишах творит, а этот дуб так удобно напротив окна рос, и зелень на нем густая, а у меня еще и морда под цвет.

Взобрался до нужной ветки, уселся осторожно верхом. Блин, не видно нефига, листва гребаная все заслоняет. Пришлось проползти на жопе вперед. Там сук стал тоньше, я даже заволновался, что обломится на хрен. Но вроде пронесло, не затрещало даже. Щас я вот эту веточку отведу тихонько, и...

Я увидел ее сзади и немного сбоку. Та же трогательная длинная шея, кажущаяся еще длиннее из-за глубокого выреза майки. Удивительно прямая спина с выпирающими нежными позвонками. Волосы на затылке смешно топорщились и пушились над ушами каштановым облаком. А руки – руки летали над клавиатурой, словно птицы, касались нежно то черного, то белого, извлекая волшебные звуки из деревянного ящика, полного струн и молоточков. Это была настоящая магия, и она была для меня! Единственного слушателя в первом ряду.

Описать эту музыку обычными словами невозможно. Все равно что пытаться объяснить слепому, как выглядит красный цвет. Но пока я ее слушал, у меня в голове само собой складывались яркие картинки, как в калейдоскопе, если его потрясти и посмотреть на свет. И эти картинки я уже мог назвать и сложить их имена в какое-то подобие узора. Короче, я сам себе не верю сейчас, но вышло у меня тогда что-то вроде стихотворения. Вот такого вот.

Секунды падают и свет,

но не могу остановить мгновенье.

Я кость слоновая под пальцами твоими,

я мертвый, но живой, и я рождаю звук,

играй на мне, играй,

рви душу мне и говори: Живи!

Все черное во мне, все белое

ты любишь одинаково, люби!

О, тише, тише, здесь коснись

и я умру опять

и снова вспыхну на твоем огне.

Ты – ветер, раздувающий мой пепел.

О, громче, громче и сильней

стань ливнем и пролейся надо мной,

и напои все трещины мои,

чтобы из них пророс я новый и прекрасный.

Быстрей, быстрей сорви меня, пока

я не осыпал лепестки у ног твоих,

и медленнее, медленней замри

губами на моей горячей коже.

Только не подумайте, что я там фрик какой-то и кропаю рифмы в тетрадки. Единственная рифма, которую я до того дня сочинил, случилась у меня в возрасте лет восьми и то под принуждением. В школе на новогоднем празднике конкурсы устроили. Наша команда выпихнула меня участвовать в соревновании поэтов. Не потому, что я писал хорошо, а потому что все остальные отказались. Моим главным и единственным соперником была очкастая Анька, противная ябеда, так что я очень старался. Так мучился над списком заданных слов, аж вспотел, но результатом был горд. Вышел перед всем классом и громко продекламировал:

Выходи на каток,

Повалю тебя в снежок,

Наваляю пизд*лей,

Будешь всех ты красивей.

В итоге наваляла училка мне, хотя за что, я не очень понял. В моем стихе аж три слова из списка было: каток, снежок и красивей. В чем проблема?

Своим новорожденным произведением я тоже гордился, но зачитывать его вслух решил не спешить. У меня, можно сказать, с первого раза страх сцены образовался. И потом, про то, что Лэрке там что-то во мне полюбила – это же мечты. Небось, если бы она узнала, как я все расписал, то тоже бы мне наваляла, как тогда классуха.

Тут в комнату с пианино вошла женщина – костлявая, загорелая, с черной косой челкой через нервное лицо. По ходу, мать. Я сунулся поглубже в листву: вдруг заметит? Еще решит, что я их грабануть хочу, или за дочкой подсматриваю. Хотя в общем-то я как раз и подсматривал, только я ведь не знал, кто тут будет, когда на дерево лез! Выяснилось, что Лэрке уже куда-то опаздывает, и ей надо переодеваться. Девчонка закрыла пианино, пробурчала что-то, и за матерью хлопнула дверь.

Я снова высунул нос между листьями и забыл, что надо дышать. Чудо мое скинуло маечку и расхаживало по комнате, колыхая маленькими крепкими грудками – как оказалось, лифчик искало. Поищи она его чуть дольше, я бы так с ветки и свалился – синий и задохшийся. Но Лэрке натянула наконец спортивный топик, футболку, и лёгкие вспомнили о своих обязанностях. Я тяжело задышал, а она скинула как ни в чем не бывало юбку и, крутя попкой в трусах с бабочками, стала засовываться в узкие штаны. Мне стало тяжело сидеть на суку верхом – так в джинсах сделалось тесно. Но пошевелиться не смел – если сейчас спалюсь, девчонка точно решит, что я маньяк.