Вот пишу это сейчас, и сам чуть не блюю. А тогда как-то притерпелся, притупилось все, вроде как надел на все тело здоровенную варежку для гриля - хватаешься за горячее, а не больно. Только и хорошего уже не чувствуешь, будто весь в вате. И когда других задеваешь – пофиг. Потому что шкура вроде целая, а изнутри выгораешь. Ходишь, как мумия, а мозги и сердце в кувшине, а кувшин... Ну, не в пирамиде, так в башне, под замком. И ключ у Счастливчика Себастиана. Вот такая вот страшная сказка.
Но это я уже вперед забежал. А на тот момент я только еще привыкал жить двойной жизнью. Днем – Джек, слушающий «Апокалиптику», «Кар Парк Норд» и «Нефью», пытающийся подражать би-боям, выделывающий фортеля на маунтинбайке. Ночью – Джек с башни, игрушка для папочкиных фантазий. Наверное, это именно башня делала все выносимым. Страшное происходило там и днем оставалось запертым за ее толстыми, звуконепроницаемыми стенами. Как монстр из-под кровати, которого посадили на цепь. Монстр, которого по ночам кормили моим телом. Знаете эту песню: «Я дружу с монстром из-под кровати и с голосами у себя в голове. Думаете, я спятил? Да нет, все путем».
Дни я тратил на то, чтобы зализывать раны. Получалось это лучше всего, когда я заставлял свои мышцы работать, а башку заполнял чем угодно, кроме мыслей. И обычно это была музыка. С утра брал велик, укатывал далеко в лес, находил там укромное местечко поровней. Врубал какой-нибудь фанковый микс на мобиле и отрабатывал движуху. В интернете нарыл кое-какие сайты с неплохими видео-уроками и записями баттлов, и довольно быстро понял, что несмотря на все мои понтовые фишки, для класса мне не хватает хорошей базы. Раньше я никогда не занимался брейком серьезно – так, дрыгался там чего-то, когда зависал с пацанами, больше за компанию, чем для себя. Сделал крутой мув – почет тебе и уважуха. Слабо – не слабо. Шею не сломал, и ладно. Вот как-то так.
А теперь меня захватило. Я гонял себя до полного изнеможения, до дрожи мышц и кругов перед глазами, и оставался недоволен. Мне не хватало выносливости, растяжка была не очень, да и пресс хотелось бы подкачать. Вот я всем этим и занимался, когда меня никто не видел. Вообще я стал шугаться от людей. Все больше соседей возвращалось из отпусков, в садах вокруг вилл появлялись признаки жизни в виде дымков от барбекью, сушащегося белья, детских воплей и перелетающих через изгородь футбольных мячей. Я сбегал от всего этого, когда только мог, а если натыкался на собачников или бегунов, не здоровался и мрачно смотрел себе под ноги.
Хотелось мне видеть тогда по-настоящему только одного человека. Лэрке. Мне, как всегда, хотелось невозможного. Достать Луну с неба. Поцеловать девчонку, которая хочет умереть. Расколдовать зачарованную принцессу из белого замка. Снять проклятие древних костей. Когда становилось совсем невмоготу, хоть волком вой, я прятал велик в кустах и лез на дерево напротив ее окна. Если мне везло – она была в своей комнате, обычно за пианино. Тогда я забывал обо всем. Я слушал, как поет ее душа – жаворонок в золотой в клетке, тоскующий по свободе. «Клетки и сигнализации хранят нас от вреда. Я буду твоим охранником, я буду на страже тебя». Это не я сочинил, если что. Это из «Конца связи».
Однажды, когда я обсиживал мой сук, предки Лэрке разорались так, что стало слышно даже сквозь музыку. Не знаю, чего там они не поделили, ясно было только, что женщина пилит мужика за что-то, нудно и муторно, а он огрызается - сначала предостерегающе рокоча, а потом срываясь на истеричные вопли. Сначала Лэрке пыталась играть громче, потом бросила ноты, и начала другую вещь – отчаянную и яростную. Ее руки метались над клавишами, как сорванные листья в грозу, все тело содрогалось от ударов, в которые она вкладывала свою злость. В тот момент мне очень захотелось оказаться рядом, прижать ее к себе, утешить, пообещать, что все будет хорошо. Но что я мог? Только прятаться на дереве и плакать вместе с ней. Так, чтобы никто не видел и не слышал.
В следующий раз, когда я залез на свой наблюдательный пункт, окно было закрыто. Наверное потому, что в тот день похолодало. Голубая штора закрывала обзор так, что я видел только ту часть комнаты, где стояла кровать – девчачья, беленькая, с завитушками, розовым покрывалом и подушками-сердечками.