Джек в Австралии. Рассказы

Поэтому он написал Монике: «Если ты желаешь видеть Джека, то оставайся в этой колонии. Он упорно стоит на том, что хочет тебя видеть, потому что, в отличие от остальных австралийцев, он скорее дурак, чем подлец». Она — не менее упрямая, чем он осталась в Альбани, несмотря на огорчение и недовольство Перси, уехавшего в одиночестве в Мельбурн. Он предоставил ей возможность, если она пожелает, ехать вслед за ним. Он только дождался рождения ребенка и затем немедленно уехал, не желая встречаться с Джеком.

Джек отправился морским путем. Для сухопутного он был еще слишком слаб.

Моника, более стройная, чем когда-либо, с грудным ребенком на руках, и с личиком, превратившимся в замороженный цветок, вышла на пристань встретить его.

Он сейчас же узнал ее, и сердце страстно забилось. Он шел ей навстречу, и взгляды их встретились. Она смотрела на него по-прежнему желтыми глазами пантеры, таящими в себе какой-то вечный, ожидающий ответа вопрос.

Этот взгляд делал ее обычно бесстрашной и бесстыдной. Но когда с ней был Перси, страх леденил ее, страх, что вопрос останется навсегда без ответа, что жизнь отвергла ее.

Это застывшее выражение лица и странная вспышка вопрошающих глаз были причиной того, что щеки Джека постепенно покрылись густым румянцем. И страсть глухо забурлила в нем. Он чувствовал: его страсть к ней осталась неизменной.

— Ты ужасно похудел, — сказала она.

— Ты тоже, — ответил он.

Она рассмеялась, обнажив свои мелкие, острые зубки. Она увидела в глазах его отпечаток смерти и это был — хотя и горький, но все-таки ответ на ее вопрос. Она нагнулась, чтобы поправить чепчик на головке ребенка. Джек молча наблюдал за ней.

— Куда ты собираешься идти? — спросила она, не глядя на него.

— К тебе.

Моника жила в крошечном домике в одной из боковых улиц. Но сперва она зашла к соседке за другим ребенком. Это была маленькая девочка с упрямым взглядом голубых глаз.

В домике оказались две бедно убранные комнаты. Но было опрятно, на окнах висели пестрые, ситцевые занавески, а вместо кровати стоял диван. Вдоль окна вились голубой вьюнок и страстоцвет.

Она положила младшую девочку в люльку, а с старшей сняла чепчик. Ее звали Джейн. Джек с любопытством разглядывал ребенка. У нее были шелковистые, рыжеватые вьющиеся волосы, с необыкновенно красивыми отливами. Глазенки были голубые и упрямые, цвет лица нежный, как у всех рыжих.

— Папы нет, — прощебетала она совсем равнодушно своим тоненьким голоском.

— Да, папы нет, — так же равнодушно сказала Моника.

— Новый папа? — спросила Джейн.

— Не знаю, — ответила Моника.

— Да, — несколько резко и насмешливо представился Джек. — Я твой новый папа.

Ребенок улыбнулся ему в ответ, тоже как будто насмешливой, еле заметной улыбкой и засунул палец в рот. День в чужом доме тянулся долго. Монике приходилось все время возиться с детьми и по хозяйству. Бедная Моника! Она уже успела превратиться в ломовую лошадь.

Наконец лампа была зажжена. Оба младенца уложены. Моника готовила легкий ужин. До того, как сесть за стол, Джек спросил:

— Ведь Джейн — ребенок Казу?

— Я думала, что ты это знаешь.

— Никто мне этого не говорил. Но это верно?

— Да, — ответила она и прибавила: — Ты возненавидишь ее?

— Не знаю, — медленно проговорил он.

— Не надо, прошу тебя, — умоляюще сказала она, — я сама чуть ли не ненавижу ее.

— Она слишком мала, чтобы ее можно было ненавидеть.

— Знаю.

Моника поставила еду на стол, но сама не притронулась ни к чему.

— Тебе нездоровится? Ты ничего не ешь.

— Не хочется.

— Надо есть, когда кормишь ребенка, — заметил он.

Но она стала еще грустнее и уныло сложила на коленях руки. Закричала младшая, и Моника встала, чтобы успокоить ее.

Когда она вернулась, Джек уже встал из-за стола и сидел в деревянном кресле Перси.

— В ребенке Перси как будто мало жизни, — сказал он.

— Да, не много, — ответила она, и руки ее дрожали, когда она собирала тарелки. Окончив работу, Моника принялась ходить взад и вперед; ей страшно было сесть.

— Моника! — подозвал он ее кивком головы. Она не спеша, с подернутым грустью лицом и безвольно опущенными руками, подошла и стала перед ним.

— Моника, — сказал он, вставая и взяв ее за руки. — Я хотел бы тебя, даже если бы у тебя была целая сотня детей. Так что об этом не стоит больше и говорить. Ты ведь не будешь противиться моей воле, не правда ли?

Она покачала головой.

— Нет, я не буду противиться тебе, — сказала она убитым, тихим голосом.

— Тогда позволь мне прийти к тебе. Я разыскал бы тебя и в Мельбурне, и на краю света. И пришел бы радостно и охотно, даже если бы меня там ждал ад.

— Но ведь это не ад? Не правда ли? — страстно и немного упрямо спросила она.

— Нисколько. Слишком много норова в тебе, чтобы кто-нибудь мог испортить тебя. Ты для меня та же, что была раньше. Один только Казу мог испортить тебя.

— Но ты убил его, — быстро, с легким упреком сказала она.

— Ты предпочла бы, чтобы он убил меня?

Она внимательно посмотрела на Него тем самым пристальным взглядом, который раньше так уязвлял его. Теперь он не причинял никакой боли.

Моника покачала головой.