Джек Восьмеркин американец

— Нет, что ты! Думает, что ты давно помер. Да и мы все так думали.

Джек глубоко вздохнул, поднялся и ссыпал в мешок свою заветную пшеницу.

— Ну, прощай, Миш, — сказал он тихо. — Спасибо тебе за вести. А я пойду.

— Куда пойдешь?

— На вокзал. Сегодня домой поеду, в деревню.

— А деньги-то у тебя на билет есть?

— Нет денег. Да я и так проеду. Не такие концы без билета делал.

Тут в разговор вмешался редактор. Он все время сидел молча за столом, лишь временами прислушиваясь к разговору.

— Это не дело, Джек, — сказал он. — У нас в СССР без билетов не путешествуют. Я дам тебе денег на проезд, но при одном условии.

— Ну?

— Как приедешь в деревню, сходи к учителю и грамоту вспомни хорошенько. Писать выучишься, осмотрись и пришли мне статейку. Выскажи свое соображение, как деревенские дела в кратчайший срок поправить можно. С колхозом дело обмозгуй. Понял? Селькором нашим будешь. Это тебе в дальнейшем пригодится. И газету я буду тебе бесплатно высылать. Идет?

— Да, идет.

— Вот держи два червонца. Можешь сегодня ехать, в двенадцать ночи. Только не забудь, статью непременно пришли.

Мишка Громов проводил Джека на вокзал. Разъяснил ему, как идти со станции до Починок. Перечислил всех, кому кланяться.

— Эх, валенок-то у тебя нет! — сказал он сокрушенно. — Пропадешь ты в своих башмаках.

— Не пропаду, Миша. Я в таких башмаках всю Америку исходил, с юга на север. Неужели теперь в родных местах погибну?

Поезд пошел, и Джек улегся на верхней полке. Он думал, что заснет, но со сном ничего не вышло. Что-то двигалось у него в груди, и лицо пылало.

Нельзя сказать, что весть о семье сильно его обрадовала. За время своей бродячей жизни он свыкся с мыслью, что остался один-одинешенек на земле. Он даже слабо представлял себе внешность матери. Еще меньше он помнил свою сестренку, которую оставил совсем маленькой. Известие о том, что они живы, даже несколько расстраивало его планы о самостоятельной ферме. Но с другой стороны, он теперь понимал, что скитаниям его конец. Он знал, куда ему надо ехать и где работать.

Джек заснул только под утро, и, должно быть, от мыслей о деревне ему приснился пожар, выстрелы, крики. Мать тащила сундук из горящей избы. Корова Пеструшка жалобно мычала в глубине оврага.

Этот сон снился Джеку в Америке только в первые годы пребывания его там.

Джек приехал на свою станцию поздно вечером. Именно с этой станции восемь лет назад он уехал в товарном вагоне с петроградскими ребятами.

Джек припомнил, что тогда поезд увез его в сторону Урала. Теперь он вернулся с противоположной стороны. Значит, за восемь лет он объехал вокруг земли. Да, нельзя сказать все-таки, чтобы он очень спешил… Зато теперь он больше не будет медлить!

Поезд еще не остановился, когда Джек выпрыгнул на заснеженную платформу. Только один зеленоватый фонарь горел на высоком столбе. Не расспрашивая никого о пути, Джек спустился по скользкой, обледенелой лестнице к дороге и пошел в темное поле.

Из объяснений Мишки и по своим собственным воспоминаниям он знал, что идти ему до Починок надо около семи километров, через село Чижи.

Глава вторая

В родном доме

Кто-то тихо постучал в окно, раз, другой, третий…

Пелагея Восьмеркина слезла с печки, зажгла спичку и подошла к окну. Но через маленькие стекла, запушенные снегом, ничего нельзя было разглядеть. Пелагея решила, что стук ей послышался спросонок, и хотела уже лезть на печку. Но в это время постучали в дверь.

— Кать! — закричала Пелагея испуганно. — Кать! Да проснись ты, господи! Не слышишь, разве? Ломятся. Дай сюда топор, наказание мое!

Катька соскочила с печки и схватила топор. Она не испугалась, решив, что это, вероятно, ребята балуются.

— Пустите! — донеслось со двора.

Пелагея перекрестилась.

— Кому бы это быть? Кто там?

— Отоприте!

Голос звучал настойчиво, хоть и был незнакомый.

— Кто?

— Свои.

— Свои все здесь. Уходи.

Тишина.

— Пустите, — снова раздалось со двора. — Холодно. Это я, сын ваш, Яков.

Пелагея вскрикнула и села на лавку. Зашептала тихо:

— Аминь, аминь, рассыпься.

Катька тоже испугалась и заревела. Быстро зажгла лампочку, все время всхлипывая и тяжело дыша. Со двора к стеклу прижалось лицо.

— Пустите, что ль?

— Яша, Яша… — зашептала Катька.

— Ведь покойничек ты, — сказала мать серьезно и тоскливо. — Как тебя пустить?

В окно сильно стукнули.

— Не покойник я! — доносилось со двора. — Я из Америки приехал. Пустите, все расскажу.

— Открыть, что ли, мать? — спросила Катька смелее.

— Не открывай, Катя, — ответила Пелагея умоляюще.

Но Катька уже вышла в сени и подняла щеколду. Послышались мужские шаги, и Джек Восьмеркин вошел в избу.

Он нисколько не был похож на покойника в своем картузе и бархатной куртке. Но и на Яшку он не был похож. Яшка ушел тогда босиком, без картуза, а теперь на пороге стоял человек в невиданной одежде, высокий и крепкий, в коричневых башмаках на толстой подошве. В руках у него был небольшой мешок из брезента. Он положил мешок на стол, снял с руки замшевую варежку о трех пальцах и сказал:

— Здравствуйте.

Подошел к Пелагее и протянул руку.