Джеки Чан. Я счастливый

Стоимость кесарева сечения составляла несколько сотен гонконгских долларов, и тогда у родителей не было такой суммы. Операцию делала женщина, у которой не было детей, и она попробовала договориться с папой: если они отдадут меня ей, то она не только не возьмет денег за операцию и за стационар, но еще и заплатит моим родителям пятьсот гонконгских долларов. Эта были довольно неплохие деньги, и папа всерьез задумался над ее предложением. На самом деле тогда многие бедняки отдавали своих детей в семьи богатых людей, и чтобы самим получить деньги, и чтобы обеспечить ребенку будущее. К счастью, мои родители не согласились на эту сделку. Как-никак я был их первым малышом, и им было жалко меня отдавать. Папу поддержали его несколько друзей: «Правильно, возможно, это твой последний ребенок». В то время моей маме было под сорок. «Двенадцать месяцев беременности, пять с половиной кило при рождении, этот ребенок будет на редкость выдающимся!» Друзья дали отцу в долг денег, что позволило ему расплатиться по счетам, а мне вырасти рядом с моими родными папой и мамой.

^{Папа и мама дали мне детское имя А-Пао, иногда они меня еще называли Пао-Пао.}

В нашем доме было очень чисто, но также и очень тесно, втроем мы занимали десять с лишним квадратных метров. Мебель самолично мастерил мой папа, а мама всегда натирала ее до блеска. По ночам я частенько громко плакал, докучал всему дому, не давая никому покоя. Ладно, что я будил родителей, но я тревожил семью консула, и те не могли уснуть. Несмотря на то что все они были очень воспитанными людьми, они все же иногда спускались вниз, чтобы посмотреть, что со мной, может, у меня что-то болит, — моим родителям было жутко неудобно. Иногда мои крики беспокоили даже жильцов других домов, и глубокой ночью были слышны гневные возгласы: «Чей ребенок так орет? Как же он бесит!» И тогда мама быстро выносила меня в сад, расположенный поодаль, легонечко махала веером, тихо напевала песню и убаюкивала меня. Из-за того, что я был очень тяжелым, мама сильно уставала: ей приходилось много работать днем, а ночью носить меня на руках.

Я очень хорошо запомнил, как папа целыми днями усердно работал на кухне, а мама часто перебирала гору нестираной одежды в прачечной. Когда я немного подрос, мама стала водить меня с собой на работу: она и мыла, и полоскала, и гладила, и складывала вещи. А я ползал туда-сюда вокруг ее ног, мешая ей работать. Иногда, когда она отворачивалась, я съедал то клочок бумаги, то кусочек мыла. Это очень расстраивало маму. Потом она наконец-то придумала способ, как бороться со мной: как только она клала меня в наполненную водой ванную, я сразу же расцветал, я шумно плескался и сам себя развлекал, так мама могла некоторое время спокойно поработать.

Папа говорил, что в детстве я был больше похож на маму, при рождении у меня уже были достаточно длинные волосы, маленькие глаза, и был я очень пухленьким. Еще одна постыдная деталь: от чрезмерной любви ко мне мама кормила меня грудью до трех лет, а когда у нее уже не осталось молока, я все равно не сдавался. Иногда, когда ей наконец-то удавалось немного расслабиться и поиграть с соседями в маджонг, я мог подбежать к ней и задрать ей кофту в надежде попить молока.

Когда мне исполнилось четыре года, папа стал более строгим по отношению ко мне. Каждое утро, когда только-только начинало светать, он вытаскивал меня из постели и тащил с собой на утреннюю тренировку. Иногда мы вместе принимали холодный душ. У папы были золотые руки, он мог из всякого мусора смастерить мне тренажер, и ежедневно он следил за тем, как я на нем занимаюсь. Папа в прошлом изучал стиль ушу хунгар, и он научил меня некоторым простым упражнениям и приемам.

В пять-шесть лет я все еще не хотел идти в школу. Каждый день я либо озорничал, либо терял портфель по пути домой. Те деньги, что родители давали мне на проезд, я тратил на рисовую лапшу с рыбой и яйцом. Да и дома обычно я не был тихоней: рядом с пиком был склон, залитый бетоном, я часто ходил туда кататься и в итоге стирал до дыр подошвы кроссовок. Тогда мне приходилось просить одного старого сапожника починить их.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — часто спрашивали у меня соседи.

— Хочу стать летающим человеком! — говорил я.

— А как ты будешь летать?

— Буду летать высоко-высоко! — отвечал я.

— Ты только сейчас не пытайся, иначе разобьешься, подожди, пока вырастешь, — предупреждали они.

Я согласно кивал им. В то время все наши старые соседи говорили, что хоть я и очень озорной, но в то же время еще и очень умный.

Детство шалуна А-Пао было очень коротким. Когда родители поняли, что я не способен к учебе, они придумали другой выход. Этот привело к тому, что мне пришлось прожить десять лет в «беспросветном мраке», однако именно эти десять лет и создали сегодняшнего Джеки Чана.

Китайская драматическая академия