Джемо

Собрал я последние силы, ухватился за его руку, рванул он меня и вытащил из пламени… Открыл глаза — я в большой пещере. Голова обвязана, все тело горит, язык сухой, как подметка. Вокруг меня люди толпятся, охают, причитают.

Застонал я.

— Пить!

Смотрю — Сенем надо мной склонилась. Плачет навзрыд, плечи ходуном ходят. С радости иль с печали — не разобрать. У входа белобородый сейид стоит. Заслышал мой стон, подбегает ко мне с ведерком — пей! В ведерке айран. Отпил я глоток — прохлада по телу пробежала.

Погладил сейид Сенем по голове.

— Не плачь, курбан. Клянусь имамом Али, джигит порвал свой саван. Теперь его жизнь в твоих руках. Корми его медом, сливками — за месяц на ноги подымется.

Однако поднялся я на ноги только к концу второго месяца. Крепко отделал меня разбойник. Когда я ничком падал, он мне еще спину кинжалом в трех местах пропорол. Снял с меня кровавый кафтан, забрал маузер, кинжал и был таков.

Люди Сенем на меня в горах наткнулись. Увидали рядом поклажу с колокольчиками. Знать, я и есть тот самый мастер по колокольчикам, кого Сенем им искать велела. Побежали к ней.

— Нашли мы какого-то литейщика. В ущелье лежит. Весь в крови, помирает.

Как глянула на меня Сенем, стала причитать, волосы на себе рвать.

— Ах, Мемо, лев мой! Джигит мой! Такого ли я тебя чаяла увидеть? Кто же на тебя руку поднял?

Велела отвезти меня в пещеру — родовую молельню. Погнала конника-гонца за самым искусным сейидом-врачевателем из рода курейшитов[44]. Сейид прибыл, раны мои пощупал. «Да почиет над нами дух Али! Да пребудет с нами милость двенадцати имамов». Проговорил он это, засучил рукава, окропил раны горячим жиром, перевязал тряпицей. А сам без передышки то молитвы творит, то Сенем утешает: «Не изводись так, курбан. Огонь для раны — бальзам целебный. Побушует в теле — раны высушит».

Две недели я в память не приходил. Мне губы разжимали, молоко в рот силком вливали. Две недели надо мной Сенем плакала-надрывалась, помереть не давала: «Встань, пробудись, Мемо. Не оставляй меня одну плакать над твоей могилой. Дай на тебя живого насмотреться. Глянь на сына своего! Не оставляй его сиротой. Очнись, Мемо!»

Недели бежали, а силы ко мне все не возвращались, знать, крови у меня вытекло порядком. Головы с постели не подымал. Кормили меня с шутками-прибаутками, как младенца несмышленого. Голову мою словно туман окутал. Что со мной раньше было — хоть убей, не помню. Видать, тем камнем мне всю память отшибло. Словно я весь свой век в этой пещере живу. И у Сенем ни о чем не спрашивал, словно она всегда мне женой была.

Как встал я на ноги, принесла она жертвы святым. Велела заколоть барашков, раздать сейидам да бедноте. После сама вымылась, тело душистым маслом умастила, волосы убрала и песню запела:

Носишь перстень на руке, эй, Джемо, хей, Джемо! —
Алый камень в перстеньке, эй, Джемо-красавица!
Горько плачешь, слезы льешь, эй, Джемо, хей, Джемо!
Твой желанный вдалеке, эй, Джемо-красавица!

Джемо… Джемо… Сверлом мне это слово в сердце вонзилось. В голове зашумело, в глазах потемнело. Ухватился я за стенку, стал на постель сползать. Сенем подбегает, уложила меня.

— Что, курбан? Голова кружится?

— Эге.

Словно мельничное колесо у меня в мозгах закрутилось. Закрыл я глаза, а оно еще пуще гудит, вертится. Мельтешат у меня перед глазами картинки, ничего не разобрать. Силюсь остановить кружение, в картинки вглядеться. Вот одну остановил, гляжу, в пестрой рамке гора Зозана прояснилась, Коралловый омут видно. Вот из красной воды на меня Джемо глядит, улыбается: «Мать меня убережет, курбан!..» Вот Карга Дюзю, люди Сорика-оглу из юрт утварь выбрасывают… Джемо на Сорика-оглу дуло маузера наставила… Вот дядя Вело дверь для землянки строгает… Бабы кричат на Джемо: «Бесплодная!..» Вот Джемо ухватилась за прутья перед мощами Вейсела Карани… Вот мы с ней в Карга Дюзю верблюдицу ведем… Джемо на земле лежит, шепчет: «Оплодотвори меня…» Вот она смеется заливисто: «К лету нас четверо будет, а то и все пятеро!..»

Остановилось в голове мельничное колесо, картинки потухли. Опять темнота на глаза навалилась…

Открываю глаза — Сенем надо мной склонилась, лицо скорбное. Молчит, из глаз слезы льются. Потом вздохнула тяжко:

— Жестокий, — говорит. — У тебя уже другая есть… Как же ты мог?

Сердце мое кровью облилось. Ах ты, проклятая судьба! Сел я на постели, обхватил голову Сенем руками, к груди своей прижал.

— Не я жестокий, Сенем, судьба наша — злая шутница, чего только не выдумала, чтоб нас с тобой разлучить! Под конец преградой меж нами Джемо поставила, преграду ту не перешагнуть. Джемо ни в чем не виновата, она о тебе ведать не ведает. Сердце у нее, как у джигита, храброе, преданное. Она за меня на смерть пойдет. Видно, позарилась судьба-злодейка на мое счастье, пополам мою любовь переломила, между тобой и Джемо поделила…