Дженни Даунхэм-Пока я жива

-Может, я приготовлю нам завтрак? –отвечает он.

Он приносит мне всякую всячину, будто дворецкий. Лимонное мороженое на палочке. Грелку. Нарезанные ломтики апельсина на блюдце. Еще одеяло. Кипятит в кастрюльке палочки корицы, потому что мне хочется, чтобы пахло Рождеством.

Почему это случилось так быстро? Неужели это правда?

Пожалуйста залезь в постель ляг на меня согрей своим теплом обними меня и пусть это кончится

-Мама ставит перголы, -рассказывает Адам.- Сначала ей хотелось выращивать травы, потом розы, теперь жимолость. Вернется твой папа и посидит с тобой, а мне надо будет пойти ей помочь. Ладно?

-Конечно.

-Ты не хочешь снова посидеть в саду?

-Нет.

Нет сил пошевелиться. Солнце царапает мозг, и все болит.

Этот маньяк велит всем выстроиться в поле и говорит я выберу одного из вас одного-единственного из всех вас кто должен умереть и все оглядываются думают едва ли это я здесь нас тысячи так что с точки зрение статистики это маловероятно а маньяк расхаживает вдоль шеренги оглядывает нас и дойдя до меня замедляет шаг улыбается потом указывает на меня пальцем и говорит это ты какой ужас что это я так и знала что это буду я почему бы и нет я так и знала.

Кэл врывается в дом:

-Можно я пойду погулять?

Папа вздыхает:

-Куда?

-Просто погулять.

-А поточнее нельзя?

-Когда дойду, скажу, где это.

-Так не пойдет.

-А вот других отпускают гулять без всяких.

-Меня не интересуют другие.

Кэл злобно топает к двери. В волосах у него листья, под ногтями грязь. У него есть силы, чтобы распахнуть дверь и захлопнуть за собой.

-Сволочи! –вопит он, сбегая по лестнице.

Памятка для Кэла

Не умирай молодым. Не заболей менингитом, СПИДом и прочим. Береги здоровье. Не сражайся на войне, не вступай в секту, не становись религиозным фанатиком, не влюбляйся в недостойных. Не думай, будто должен быть хорошим, потому что остался единственным ребенком в семье. Если хочешь, будь плохим.

Я беру папу за руку. Его пальцы поцарапаны, будто их ободрало теркой.

-Что ты делал?

Папа пожимает плечами:

-Не знаю. Я даже не заметил.

Еще одна памятка для папы: довольствуйся Кэлом.

Я люблю тебя. Я тебя люблю. Я мысленно посылаю эти слова из своих пальцев в его, вверх по руке,прямо в сердце. Услышь меня. Я тебя люблю. Прости, что я тебя покидаю.

Я просыпаюсь много часов спустя. Как это случилось?

Кэл снова здесь. Он сидит рядом со мной на кровати, откинувшись на подушки.

-Извини, что я кричал.

-Это тебя папа заставил извиниться?

Он кивает. Занавески раздернуты; за окнами почему-то темно.

-Тебе страшно? –тихонько спрашивает Кэл, словно эта мысль не дает ему покоя, но он не собирался произносить ее вслух.

-Я боюсь заснуть.

-И не проснуться?

-Да.

Его глаза блестят.

-Но ты же знаешь, что это будет не сегодня, правда? Ну, в смысле, ты же поймешь когда?

-Это будет не сегодня.

Кэл кладет голову мне на плечо.

-Невыносимо. Это просто невыносимо, -произносит он.

Сорок один.

Колокольчик, который мне дали, звенит ужасно громко, но мне все равно. Заходит Адам в трусах и футболке; глаза у него мутные и заспанные.

-Ты меня бросил.

-Я всего на минутку пошел вниз, чтобы налить себе чаю.

Я ему не верю. Мне наплевать, что ему хотелось чаю. Если так приспичило, мог бы попить теплой воды из моего кувшина.

-Возьми меня за руку. Не отпускай.

Закрыв глаза, я каждый раз проваливаюсь. Бесконечное падение.

Сорок два.

Все как прежде- свет сквозь занавески, далекий гул машин, бульканье воды в бойлере. Похоже на день сурка. Вот только тело мое изможденнее, кожа прозрачнее. Я меньше, чем вчера.

И

Адам спит на раскладушке.

Я пытаюсь сесть, но не хватает сил.

-Почему ты спишь там?

Он касается моей руки:

-Ночью у тебя были боли.

Как и вчера, он раздергивает занавески. Стоит у окна и смотрит на улицу. Небо бледное. Будет дождь.

Мы двадцать семь раз занимались любовью и шестьдесят две ночи спали вместе это целое море любви.

-Будешь завтракать? –спрашивает Адам.

Не хочу умирать.

Слишком недолго длилась наша любовь.

Сорок три.

Мама рожала меня четырнадцать часов. Был самый жаркий май в истории. Стоял такой зной, что первые две недели меня даже не одевали.

-Я клала тебя к себе на живот, и мы так спали часами, -рассказывает мама. –Было настолько жако, что ни на что другое не хватало сил.

Перебирать воспоминания –все равно что разгадывать шарады.

-Я брала тебя с собой, и мы ездили на автобусе в обеденный перерыв встретиться с папой. Ты сидела у меня на коленях и разглядывала окружающих. У тебя был такой пристальный взгляд. Все это отмечали.

Ослепительный свет. Длинный луч падает на кровать. Я грею руку на солнце. Мне даже не приходится ее двигать.

-А помнишь, как мы поехали в Кромер и ты потеряла на пляже браслет с брелками?

Мама захватила фотографии и показывает мне снимок за снимком.

Бело-зеленый полдень, когда мы плели гирлянду из маргариток.

Бледный, как мел, свет зимнего солнца на городской ферме.

Желтые листья, облепленные грязью ботинки и лоснящееся черное ведерко.

-Помнишь, что ты поймала?

Филиппа сказала, что слух сохранится до последнего, но она не предупреждала, что я буду видеть чужую речь в красках.

Целые предложения встают над комнатой как радуга.