Джено и черная печать мадам Крикен

— Нет, — серьезно ответил Флебо. — Но мне бы хотелось помочь тебе, чтобы исправить свою ошибку. Я всю жизнь ошибался. Мне нужно было попытаться остановить твоих родителей, но я не отдавал себе отчета в том, что происходит. — Дядя снял очки и, чтобы скрыть свое волнение, закрыл лицо руками. Ему больше всего на свете не хотелось, чтобы племянник узнал ужасную истину. — Я трус, Джено. Должен был помешать фон Цантару, но у меня не хватило смелости. Мужеству нельзя научиться. Это черта характера. А я бесхарактерный, — пробормотал он.

Джено вытащил из кармана брюк носовой платок и протянул его дяде.

— Ты плачешь? Я… я не хотел причинить тебе боль, — сказал мальчик и обнял своего доброго и бесхарактерного дядю.

— Не обращай внимания. Сейчас все пройдет, — пробормотал Флебо, высмаркиваясь.

— Скажи мне, кто такой Рене? — спросил Джено.

— Рене… малыш… теперь уже мальчик. У него необыкновенный разум, — ответил дядя.

— Не знаю, удастся ли мне убедить его.

— Удастся, — заверил дядя.

Джено поднялся в комнату, развалился на кровати и, включив голубую лампу, осветившую потолок, посмотрел на гнилые бревна.

Потом открыл ящик тумбочки, достал оттуда порванную фотографию отца, прижал ее к груди и так и заснул, размышляя о таинственной черной печати.

Когда прозвонил будильник, на часах высвечивалось шестнадцать тридцать. На улице было почти темно, шел снег. В спешке Джено натянул куртку, влез в теплые ботинки и обмотал тощую шею шерстяным шарфом. Ему зверски хотелось есть.

Спустившись в кухню, он, отломив два куска хлеба, с жадностью проглотил их. Открыл холодильник, чтобы найти что-нибудь посущественнее, и тут взгляд его упал на календарь, который показывал двадцатое декабря. До Рождества оставалось всего пять дней. Выходит, он проспал целых десять суток!

— Не может быть! — Джено снова уставился на календарь. Точно, двадцатое декабря.

Он выбежал на улицу: амбулатория оказалась закрытой. Дядя исчез бесследно. Тихо падали снежинки, и на улице Душистого розмарина не было ни души. О приближении Рождества напоминали сверкающие гирлянды красных и желтых лампочек, протянутые от одного фонаря к другому.

Джено решительно зашагал вперед, стараясь не поскользнуться. Ему не терпелось поговорить с мадам и потребовать от нее объяснений, почему он спит как сурок. Не может быть, чтобы чай с печеньем вызывали такие последствия.

— Эй, Джено! — услышал он.

На обочине дороги, рядом с большой елкой, стоял Никозия.

— Что ты здесь делаешь один в такой снегопад? — спросил его Джено.

— Я поссорился с Галимедом. Иногда мой двоюродный братец становится невыносимым, — сказал Никозия, набирая голыми руками пригоршни снега. — А куда ты идешь так поздно? К сумасшедшей старухе?

— Иду, куда надо. — Джено пожал плечами и пошел дальше.

— Хочешь, сходим в аптеку? Ту, что в переулке Черной лилии? Помнишь, в прошлый раз мы так и не смогли добраться туда! — Никозия пытался хоть как-то задержать Джено, но тот шел не останавливаясь. Тогда Никозия схватил Джено за куртку и спросил: — Мы ведь друзья, правда?

— Друзья? Хотелось бы, но у меня нет друзей. Все, да и ты тоже, только издеваются надо мной.

В голове у Джено уже привычно зашумело, он заморгал, словно у него начался нервный тик.

— Тебе плохо? Твои глаза… — забеспокоился Никозия.

— Ничего страшного. Сейчас пройдет. Иди домой. Скоро Рождество, помирись с братом. — Джено протянул Никозии руку, и тот пожал ее.

Оставив Никозию Фратти в недоумении, Джено продолжил свой путь. Снег бил прямо ему в лицо, и, когда он добрался до дома номер шестьдесят семь, глаза стали влажными, а сердце стучало, как барабан. Войдя в дом, он сразу же почувствовал запах Горгианской Лаванды.

— Наконец-то! Располагайся, ты и так опоздал, — донесся голос мадам Крикен из секретной комнаты.

Мальчик заглянул в дверной проем и увидел, что пожилая дама держит в одной руке чашку чая, а в другой — тарелочку с зеленым печеньем.

— Вот твой полдник. Я готовлю печать.

Наполеон сидел рядом с хозяйкой и умывался.

Джено уперся руками в бока и, собравшись с духом, выкрикнул:

— Я больше не хочу засыпать и просыпаться, когда вам угодно!

— Не раздражайся. Все хорошо. Пей, а то чай остынет, — ответила француженка и, глядя на него ледяными глазами, повысила голос: — Ты прекрасно знаешь, что должен меня слушаться.

Джено опустил голову и с грустным видом побрел к столу. Без единого слова выпил чай и съел два печенья.

— Ты попрощался с дядей? — спросила женщина.

— Нет. Даже не видел его, — проворчал мальчик.

— Я хотела сказать: ты увидишься с ним, чтобы попрощаться.

Джено с тревогой посмотрел на изогнутый ключ в руках мадам, который она попеременно вставляла в пазы на корпусе печати.

— Сколько времени я пробуду внутри? — спросил он.

— Совсем немного, — ответила она, не оборачиваясь.

— Что мне придется там делать?

— Путешествовать, думать, мечтать…

— Путешествовать? Но… это значит, что я уже уезжаю? Я отправлюсь в путь на черной печати? — встревожился Джено.

— Да, на печати. — Она повернулась к Джено и показала ему ключ.

— Но это же невозможно! Я не взял даже запасные штаны, джемпер… и потом, я еще не готов.