Джентльмены

Встретившись на кухне, мы сварили бульон, чтобы согреться. По радио шла детская передача: дети младше тринадцати лет звонили ведущему, заказывали песню и отвечали на вопрос. Зная, что могут выиграть граммофонную пластинку, они то и дело жульничали. Генри не пропускал ни одного выпуска программы и был единственным из знакомых мне людей, знавшим текст заглавной песенки. Он очень живо реагировал на происходящее и отвечал на все вопросы: сколько «б» в слове «суббота», как называется самая высокая гора в Швеции и так далее. Не зная ответа, он смущался и оправдывался тем, что всю жизнь был дислектиком, как и король. На этот раз передача была интереснее, чем обычно: ведущему позвонила двенадцатилетняя вэрмландка, единственным хобби которой была вольная борьба. Девочка жаловалась, что ей приходится бороться с мальчишками-сопляками, будто не взаправду. Я, пожалуй, ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь смеялся так, как Генри, слушавший этот выпуск. Он повторял каждое слово маленькой вэрмландки, и я подумал, что ему не хватает собственных детей: он наверняка стал бы идеальным идиотическим папашей.

— Надо найти дров, — сказал Генри, когда с бульоном было покончено, а радио выдало последние звуки заключительной мелодии. — Надо найти дров, иначе мы не протянем до утра.

— Олрайт, — согласился я. — У меня все равно застой.

— Нельзя изолироваться от мира, — горько произнес Генри, невольно соглашаясь с Лео. Изолироваться от мира было невозможно, но именно это мы и пытались сделать. У каждого из нас была мечта о великом произведении, которое вот-вот будет готово, и мы пытались спрятаться, скрыться от суровой зимы, чтобы достичь совершенной творческой концентрации. Но у нас ничего не вышло. Что-то постоянно проникало к нам — на этот раз проклятые холода. Избавиться от них можно было только с помощью огня, но у нас не было дров; следовательно, мы были вынуждены выбраться наружу.

Закутавшись в старые овечьи тулупы, натянув каракулевые шапки, как у торговцев елками, мы спустились на Хурнсгатан, чтобы отыскать контейнер с мусором. Таковой нашелся на улице Тавастгатан, где недавно снесли пару хибар. Там мы нашли отличные планки без гвоздей, пару остроконечных ригелей и прочую дребедень, которая казалась отличным топливом. Кроме того, Генри отыскал старый шапокляк, который ему вздумалось натянуть поверх каракулевой шапки.

Мы притащили дрова на Хурнсгатан, почти все поместилось в лифт. Старинная коробка потащилась вверх, этаж за этажом, а мы стояли, затаив дыхание. Однако, поднявшись на четвертый этаж, мы закричали от страха: сквозь решетку лифта на нас смотрело бледное безжизненное лицо. Свет озарял его, как луч прожектора в фильме ужасов.

Прямо под дверью лифта лежала юная женщина; мы с трудом открыли дверь, вышли на площадку и попытались привести ее в чувство. Безуспешно. Перевернув тело, мы констатировали, что это девушка лет двадцати. Вероятно, у нее имелись враги: глаз заплыл синим фингалом, из носа текла кровь.

— Дьявол! — простонал Генри. — Только этого нам не хватало. Что делать? Звонить в полицию?

— Конечно, — сказал я. — И ждать тридцать сутенеров и дружков, которые придут отблагодарить стукачей. Отличная идея, еще есть?

Мы сошлись во мнении, что девушку надо втащить в квартиру вместе с рейками, ригелями и прочим хламом. В прихожей мы устало вздохнули и опустились на стулья, чтобы получше рассмотреть находку.

— Интересно, кто она такая, — сказал Генри.

— Кто бы ни была, спит крепко.

Генри склонился над девушкой и принюхался, чтобы уловить запах спирта, но алкоголем не пахло.

— Другие штучки, — констатировал он.

— Отнесем в наркологическую клинику?

— Я такое не первый раз вижу, — возразил Генри. — Скоро она очнется. Надо только вымыть ее.

— Жалко, что Лео нет дома. Он, наверное, знает, что надо делать.

Не знаю, что на нас нашло: той зимой мы не были образцовыми джентльменами, но в тот вечер нас охватило какое-то безумие милосердия, самаритянское наваждение масленого вторника. Мы и опомниться не успели, как принялись раздевать избитую девушку, чтобы погрузить ее в ванну, полную горячей воды. Генри совсем раздобрился и добавил ароматических масел и пены для ванн.

— Не… не надо, не надо… — простонала девушка, которая очнулась, пока мы несли ее худое тело в ванную. — Не надо больше… оставьте в покое…

Генри спокойно объяснял, что мы не причиним ей вреда, но та ничего не понимала, не воспринимала слов. Она была в стадии эмбриона и реагировала только на физическое воздействие. Когда мы бережно опустили ее тело в теплую воду, она перестала сопротивляться, и ее изуродованное лицо приняло почти умиротворенное выражение.

От смущения мы были немного неуклюжи, не зная, следует ли усердствовать. Опыта в подобных делах у нас не было. Генри массировал ступни девушки любовно, как свои собственные: он утверждал, что настоящие профессионалы исцеляют от самых разных болезней, работая над одними лишь ступнями. Но в его случае причина особого интереса к ступням заключалась в нежелании иметь дело с тем, что скрывалось под пеной. Я же омывал подбитый глаз.