Джентльмены

Для начала Генри повязывал элегантный фартук, после чего его барменские руки принимались в диком темпе и в такт музыке, исторгаемой радио, сновать по кухне, словно барабанные палочки: они доставали из неизменно полупустого буфета все, что только могло скрываться в его недрах. Сначала пару бокалов мутного сока гуавы для утоления самой страшной жажды, затем — пару ломтей свежего французского хлеба, прожаренных так, чтобы соленое масло пропитывало ломоть насквозь, чтобы эмменталь помягчел, а мармелад «Вилкин энд Сонз» растаял. Затем бокал морковного сока, полпачки бекона и яичница с немецким коричным кетчупом плюс апельсиновый сок. Сверх этого — тарелка простокваши со сметаной и мюсли, а завершалась трапеза чашкой кофе с цикорием, разбавленного горячим жирным молоком. Кофе был той крепости, которую в вульгарных компаниях называют плодоизгоняющей. После быстрого посещения туалета Генри возвращался за стол, чтобы прочитать пару утренних газет — не для информации, а исключительно ради удовольствия.

Сам я в лучшем случае мог съесть четверть предложенного, но страсть к газетам у нас с Генри была общая. Как и Генри, я читал минимум четыре утренние газеты плюс еженедельники из тех, что продавались у Сигарщика. Привычку к этому прилежному чтению газет и к кофе с цикорием, который он покупал где-то на рынке, Генри приобрел в Париже. В те времена он был Анри ле бульвардье,беспрестанно порхавшим из одного кафе в другое в поисках новых открытий. В каком-то смысле он таким и остался, и я не уставал удивляться тому, как он возмущается и закипает каждый раз, читая утреннюю газету. Генри был чувствителен и легко выходил из себя, прочитав в газете какую-нибудь удручающую новость. Такой новостью могли стать не только сообщение о конце света или хладнокровная констатация Институтом Исследований Будущего того факта, что человечеству осталось максимум двадцать пять лет до всемирной катастрофы, но и простая заметка о мучителе кошек или новом вирусе гриппа, движущемся к нам с востока. Генри тут же мрачнел, призывал Зевса и Спинкса, чтобы успокоиться, или мерил температуру, прижимая ко лбу странную полоску с жидкими кристаллами, чтобы затем считать результат с помощью зеркала.

Начитавшись новостей, настрадавшись и навозмущавшись вдоволь по поводу жестокости этого мира, Генри успокаивался. Все стекало с него, как с гуся вода. Для бесконечно наивного Генри премьер-министра по-прежнему звали Таге Эрландер, Короля — Густавом Адольфом Четвертым, Ула Ульстен для него был какой-то мелкой сошкой, а Карл Густав Шестнадцатый как был, так и оставался кронпринцем. Вдобавок ему очень нравилась девушка кронпринца, Сильвия — истинная красотка, настоящая ягодка, как сказал бы Карлсон на крыше. Представления Генри о мире были искаженными, хаотичными, отрывочными.

Однажды утром мы читали об ужасной катастрофе, которая случилась на крыше небоскреба в Нью-Йорке. На этой крыше стояла масса людей, которых должны были доставить в аэропорт Кеннеди. Внезапно вертолет, уже почти опустившийся на крышу, накренился от порыва ветра, и лопасть пропеллера врезалась в людскую массу. Кого-то разрубило вдоль, кого-то поперек, некоторым просто перерезало горло. Говорили, что одна из голов упала на тротуар в нескольких кварталах от места происшествия, люди падали в обморок, один ортодоксальный еврей пережил видение, сошел с ума и вырвал себе бороду, а один ушлый предприниматель сорвал куш года, мгновенно распродав все старые бинокли любопытным, желающим проследить за судьбой упавшей головы.

Для Генри все это было слишком.

— Нет, ты можешь это представить?! — вопил он, меряя шагами кухню. — Голова плюхается на тротуар, прямо тебе под ноги! Отрезанная голова. Представь себе выражение лица. Ручаюсь, что сперва голова стукнула по башке Лео, а потом уже упала посреди улицы. Говорю тебе, он притягивает все несчастья. Ты его не знаешь, но я-то знаю.

Генри покраснел от возбуждения и успокоился, лишь сунув голову под кран с холодной водой. Все как рукой сняло.

— Кстати, насчет Лео, — спокойно произнес он. — Надо сделать ход за эту неделю. Лео играет в шахматы по переписке со старичком по фамилии Хагберг, который живет в Буросе.

— Ясно.

— Он главный бухгалтер и настоящий шахматный маньяк, он ведет партии, разбросанные по всему нашему полушарию. Только этим и живет. Если Лео о ком-то и думает, то об этом старике, и теперь, когда его нет, надо держать марку. Но я ничего не понимаю в шахматах.

— Я тоже.

— Вот черт! — пробормотал Генри. — Черт побери. Ну да ладно, одна голова хорошо, а две лучше. Пойдем-ка сделаем ход.

Мы вошли в гостиную, где возле телевизора красовался столик из палисандрового дерева, взяли пару стульев и присели рядом. Генри зачитал схему хитроумного хода, присланную шахматным маньяком и главным бухгалтером Хагбергом из Бороса, после чего мы переставили его черного коня, констатировав собственное плачевное положение.