Джентльмены чужих писем не читают

Отвернулся, но не ушёл, потому что рука его сама полезла в верхний ящичек стола, открыла этот ящичек и обнаружила там россыпь патронов для револьвера, пудреницу, крем, пачку тампонов, три новых носовых платка, две тонких книжки, щипчики для ногтей, открытку с “Happy birthday!”, золотую коронку на зуб, рыжий парик, японский презерватив в вакуумной упаковке, радужные контактные линзы, сорок долларов, витамины Юникап-М, деодорант, французские спички и ножик с выкидным лезвием. Иван взял одну из книжек. Оказался Достоевский на испанском языке. “Los Diablos”. Пятьдесят страниц. Иван Достоевского не читал, но полагал, что тот писал исключительно длиннющие романы, скучные и заумные. А вот, оказывается, и малой прозой не брезговал классик. Надо будет почитать на досуге, подумал Иван и вернул книжку на место.

Во втором ящике Иван нашёл целую груду разноцветных противозачаточных таблеток. А эту мерзость я должен выкинуть в ближайшее болото, решил он. Хоть мне за это и нагорит. Как пить дать, нагорит. А может, и не нагорит. Если всякий раз, когда она захочет спросить, где её таблетки, затыкать ей рот поцелуем, то ей в конце концов надоест про это спрашивать – рецепт известный. А потом взять и трахнуть её как следует, то есть, как обычно, и без всяких противозачаточных таблеток и примочек. И посмотреть, что получится.

Иван открыл третий, нижний ящик. Там лежала пластиковая коробка, на которой было написано на чистом русском языке: “з-д им. Свердлова”, г. Дзержинск – взрывоопасно – хранить в тёмном прохладном месте”.

Вот дела! Так мы с тобой ещё и земляки, сказал Иван бомбе. Лежишь, тварь, прохлаждаешься, накапливаешь аппетит, чтобы послезавтра сожрать жизней человеческих как можно больше… И не сделаешь с тобой ничего. Взрыватель вывернуть? А хер её знает, где у тебя взрыватель. Ивана ведь сапёрному делу не обучали. В училище – не успели, в Академии ГРУ – как бы нужды не было… Порох подмочить? Но Габриэла в этом деле – профессор, она мигом учует подвох. Его пристрелит, а бомбу возьмёт у соратников другую. И будет взрыв, и многие умрут, а многие позавидуют умершим…

Иван содрогнулся, сунул бомбу на место и вышел на террасу. Миновав коридор, он услышал из-за закрытой двери матового стекла английскую речь и притаился.

По-английски, признаться, он не понимал ни шиша. В Академии на эту премудрость у него не было времени, а в училище инглиш им преподавал подполковник Патыча, своё любимое слово на языке вероятного противника произносивший, как хвак.

Невидимый собеседник папаши Орезы говорил с угрожающими интонациями, а папаша как будто в чём-то перед ним оправдывался. У Ивана от удивления вытянулось лицо. Он на цыпочках отошёл от стеклянной двери и притаился за выступом стены. С его места через окно было видно «эйр-флоу» и нервно курившего возле неё парня с бритым затылком. Вскоре разговор на неравных тонах закончился. Ореза вышел из дома вместе со своим собеседником, маленьким узкоголовым человеком, проводил его до машины и заковылял обратно к дому, а тот, открыв дверцу машины и занеся ногу внутрь, ткнул в Орезу указательным пальцем и прокричал ему что-то явно оскорбительное. Любимое слово подполковника Патычи мелькнуло во фразе не менее двух раз. Бывший советник по национальной безопасности скорбно покачал головой и что-то оправдательно вякнул. Махнув рукой, узкоголовый сел в автомобиль и уехал.

Да, дела… А ведь, похоже, происходит что-то такое, о чём Бурлак срочно должен быть поставлен в известность.

Видать, блин, крыша папашкина… С крышей у человека всегда сложные взаимоотношения. Даже в засратом отечестве. Даже если ты, скажем, майорского звания, а по должности, скажем, зампотылу, вследствие чего имеешь проживать за бетонным забором, за воротами с обрезанным могендоидом свекольной масти, которые охраняют пять солдат со штык-ножами и лейтенант с системой Макарова в кожаном переднике, да и у тебя в служебном сейфе – своя номерная система Макарова, – всё равно тебе, чтобы вынести свой бизнес за пределы бетонного забора, нужно идти под крышу к каким-нибудь гражданским, и иметь с этой крышей сложнейшие взаимоотношения, каких в прекрасной армейской жизни, отчётливо детерминированной простой и ясной геометрией Устава, не бывает никогда.

Лёгкий ветерок с запахом жасмина навевал прохладу с горных вершин. Папаша, уже изрядно нагрузившийся, сидел в одиночестве за столиком под пальмой и тянул из высокого бокала аргентинский ром.

– Позволите с вами посидеть, сеньор Ореза? – спросил Иван.

Ореза ногой подтолкнул в его сторону белый венский стульчик, а рукой подвинул к нему бутылку.

Иван плеснул себе огненной воды, чокнулся с папашей и осушил бокал до дна.

– Вот она у нас какая, – пожаловался Ивану сеньор Ореза и знаком велел ему наполнить свою и его посуду. – Ты уже, небось, жалеешь, что с нами связался?..

– Отчего же мне жалеть об этом? – спросил Иван, про себя не преминув заметить, что множественное число местоимения первого лица здесь как бы не при чём.