Джентльмены чужих писем не читают

– Я же говорю: это пиратский корабль. Понимаешь? Раньше он плавал по Маньяскому заливу, грабил купцов, воевал с правительственным флотом… Это было ещё до Войны за Независимость… Двести лет назад. Или триста. А потом его поставили на прикол и водят туда туристов. Экзотика. Это понятно?

– Ну…

– Ну, вот и представь себе: был грозный корабль, на всех страх наводил, а теперь ты, или я, или кто другой – туда вошел, с подругой сфотографировался, вина выпил, окурок в пушку запихнул и пошёл себе, довольный… Понимаешь?

– Понимаю. И что же здесь смешного?..

– А смешного то, что человек тоже зачастую повторяет этот путь. Пока он в силе, его уважают, перед ним заискивают, добиваются его дружбы, расположения… А потом он состарился, и с ним поступают как с этим пиратским кораблём: сфотографировался на его фоне, окурок в пушку запихал, и пошёл себе…

– Ну?.. И что же?

– Вот я и подумал: может, лучше вовремя пойти ко дну, чтобы из тебя не сделали такой музей, а?.. Понимаешь, амиго?

Таксист с минуту молчал, затем осторожно спросил:

– Насколько я понял, основная соль здесь в окурке?..

– Почему?

– Потому что ты, по всей видимости, накурился, даже, я бы сказал, перекурился. Вот тебе и смешно непонятно почему. Точно?..

– Да нет… – сказал Иван, которому смеяться уже расхотелось.

– Как нет?..

– Да я не курю вовсе…

– Ты слышал? – обратился таксист к толстомордому в “фольксвагене”. – Он, оказывается, не курит!

– То есть совсем? – спросил толстяк юмористическим тоном.

– Вообще не курит! – сказал таксист с комической убеждённостью.

Толстяк наморщил лоб и спросил:

– И никогда не курил?..

– Даже не знает что это такое! – подтвердил таксист, сделав серьёзное лицо.

И они оба начали хохотать, да так залихватски, что водители застрявших в пробке машин сперва недоумённо на них оглядывались, а потом начали дружно давить на свои клаксоны, и над виа Реформа поднялся гудёж, какого тут не слышали с ноября прошлого года, когда в отель “Эль Импорио” по этой улице из аэропорта везли Диего Марадонну, обкуренного, как поросёнок.

В Монтеррее Ивана в его комнате дожидалась Габриэла. Одетая в одни только узкие трусики, она сидела с видом пай-девочки на краю его койки, застеленной рыжим покрывалом с изображением Пирамиды Солнца в Теотиуакане и грустно курила длинную коричневую сигарету. Ухо её почти зажило: оно запеклось розовой корочкой и игриво выглядывало из-под густых чёрных волос.

– Ты откуда? – спросил обалдевший Иван.

– Я не смогла дождаться, пока ты приедешь, любимый, – сказала девушка, погасила сигарету и взялась за пряжку ремня на его джинсах.

– Но как ты меня нашла? – спросил Иван и с удивлением заметил, что голос его вибрирует как вымпел на ветру.

– В Монтеррее не так много Иванов Досуаресов, – ответила Габриэла, стаскивая с него штаны. – Может, тысяча-другая…

‑ А где твоя одежда?

‑ Я приехала к тебе завернутая в покрывало. Они ещё не знают, что я удрала.

– А как ты проникла в комнату?.. – спросил Иван, но ответа на свой вопрос не получил.

Он ещё хотел спросить, не слушала ли она в его отсутствие какую-нибудь музыку, но секунды через три эти проблемы решительно перестали его интересовать.

Глава 31. Полковник Коган обрубает хвосты

Светало. Лесистые верхушки гор, как проснувшиеся младенцы, улыбались розовым. В густом синем небе реактивный самолет прочертил толстый белый след.

Василий устал и хотел спать. Но спать ему Абрамыч не разрешил.

– Абрамыч, – спросил он робко. – Мы куда едем-то?

– Поговорить с одним человечком, – ответил Абрамыч, глядя на дорогу.

– По поручению папы?

– Да пошёл он на хрен, этот папа, – неожиданно вспылил Абрамыч. – Алкаш вонючий. Забодал.

Василий вопросительно уставился на старшего партнёра.

– Сколько можно, Вась? – продолжал Абрамыч. – Я сюда приехал делать серьёзные дела или я сюда приехал работать воспитателем в детский сад?

– Дак… а это?.. – совсем растерялся Василий.

– Такой род деятельности я мог иметь и дома. Без малейшего риска, на досуге почитывая в подлиннике Акутагаву и Юкио Мисиму…

– Ты?!. – удивился Василий.

– Я, я. И кто мне скажет, что я, Самуил Абрамович Коган, прямой потомок Соломоновых первосвященников, которые имели право входить в хранилище скрижалей Моисеевых, забыл на этом другом конце земли, чтобы носиться ночью по горам за какой-то взбалмошной шлюхой, ежесекундно рискуя нарваться на пулю или гранату?.. Что, мне так уж нужны эти деньги? У меня денег хватит на три еврея…

– Абрамыч, – сказал Василий удивленно. – Что это ты вдруг базар погнал[66]?

– Устал я, Вася, – признался Абрамыч. – Я же старый для этих подвигов.

– Я, Абрамыч, тебя очень сильно уважаю, – сказал Василий. – Ты железный человек. Для тебя преград нет никаких – любые непонятки в момент разруливаешь. И ещё ‑ ты, Абрамыч, умеешь свой страх никому не показывать. Это редкая штука. У дяди на поруках[67] ты бы в авторитетах ходил. До смотрящего не дорос бы, конечно, но на угловых шконках бы клопа давил…

– Спасибо, мне и здесь неплохо, – хмыкнув, ответил Абрамыч.

– Ну вот! – обрадовался Василий. – А ты говоришь, устал…