Джентльмены чужих писем не читают

Ладно, Владимир Николаевич, злобно подумал он. Я тебе припомню пол-литра “Шато дю Понтарлье”. Каждая капля тебе горькой слезой отольется, хренов дуболом.

Я, значит, у тебя в разработке? Ну, я тебе устрою весёлую жизнь… коллега.

В комнате с одной дверью стояли стол и два стула. На одном из стульев, мечтательно улыбаясь, сидел в мокрых штанах старший лейтенант Курочкин.

– Меня зовут Владимир Николаевич, – сказал Бурлак, усаживаясь напротив блаженного. – Я военный атташе.

– А я художник, – сказал Курочкин, мягко улыбнувшись полковнику.

– Я знаю, – сказал Бурлак. – Что я – вся страна Маньяна знает. Ты во всей Маньяне сегодня – художник номер один.

– Правда?.. – застеснялся Курочкин.

– Истинный крест.

Курочкин немедленно перекрестился и сказал:

– Вот, обдумываю житьё.

– Правильно. Давай о деле поговорим, – сказал Бурлак.

– Давайте.

– Мне важно, чтобы никто о нашем разговоре не узнал. Особенно твоё начальство. Понимаешь?

– Эти звери?..

– Да, именно, эти звери. Не узнают?

– Не узнают.

– Ну, хорошо.

– А из художников лучше всего анималистом быть, – поделился Курочкин. – Животные врать не умеют, грешить не умеют. Они на тебя смотрют, а ты их рисуешь. Им любопытно, что ты там делаешь такое. И неправду говорят, что они ничего не понимают. Они всё понимают. И улыбаться тоже умеют.

– Ага, – сказал Бурлак, доставая из кармана фотографию. – Это точно, брат. Анималистом быть лучше всего. Тем более что все мы время от времени анималисты. Посмотри-ка сюда и скажи мне как анималист анималисту: видел ты эту бабу где-нибудь или нет?..

Курочкин посмотрел на фотографию, и глаза его стали квадратными, а нога сама собой начала отбивать какой-то ритм.

– Ну-ну, не волнуйся ты так, – ласково сказал Бурлак. – Спокойно посмотри, подумай. Она из фотографии не выпрыгнет, ничего тебе не сделает. Ну? Видел?..

Курочкин поднял на Бурлака взгляд, полный боли, и тихо кивнул. В глазах его стояли слезы. Бурлак, закряхтев, полез за носовым платком.

– Ну что? – спросил он, вытерев старшему лейтенанту слезы и сопли. – Это она стреляла сегодня на Панчо Вилья?

– Она, – сказал Курочкин еле слышно.

– Ты уверен? Посмотри ещё раз.

– Не хочу я на неё смотреть, – сказал Курочкин и отвернулся от стола. – Она людей убивает, а я на неё смотри.

– Вот мы с тобой, братишка, и должны сделать так, чтобы эта гадина больше никого не убивала. Поэтому глянь в последний раз на фотографию и скажи мне с полной уверенностью, она это или не она. Я знаю, что у тебя, как у великого художника, глаз на эти дела намётан и ты не ошибешься. Ну!

Курочкин послушно всмотрелся в женское лицо на снимке. Какое-то время он молчал, морщил лоб, чесал хлюпающий нос, ёжился, наконец, сказал:

– Она. Она это, она. Онее не бывает.

– Ну хорошо, – сказал Бурлак и сунул фотографию в карман пиджака, дабы не нервировать собеседника. – Спасибо тебе, друг.

– Вы её поймаете?

– Непременно.

– И что сделаете?

– Ну, как что… известное дело… посодим в клетку в зоопарке, и пускай на неё все смотрят.

– Это правильно. Пускай все смотрют. И на клетке написать, что бандитка.

Уединившись после беседы с Курочкиным в своём “пакгаузе”, Бурлак размышлял. С утра ему предстояло беседовать с каким-то яйцеголовым из 9-го Управления ГРУ. Бурлак его видел мельком на фуршете – тот прибыл в качестве технического советника при замминистра тонких технологий, которого привело в Маньяну неотложное дело: выжрать текилы литров двадцать, позагорать на пляжах Акапулько, трахнуть маньянку, неистовую в страсти и пороке, и купить жене брульянт из короны царя ацтеков. Ну, да ладно, этот замминистра был всего лишь одним из многих ему подобных замминистров и никого тут не интересовал, тем более, что ещё до фуршета успел нажраться как свинья. Яйцеголовый же его “технический советник”, о присутствии какового в своей свите он навряд ли и помнил, представлял собой молодого человека с лысиной и в очках с такими сильными диоптриями, что через них можно по дереву выжигать.

Но размышлял Бурлак не об яйцеголовом, а о том, что, судя по всем признакам, ангел-хранитель полковника присутствовал при утреннем разговоре его со старым другом Телешовым, послушал-послушал, да и сказал себе, что хватит мытарить бедолагу, дай-ка раз в жизни помогу хорошему человеку; взял, да и вымостил своему подопечному дорожку именно туда, куда ему надо: иди знай, да не спотыкайся.

И включил ему интуицию, как магнитофон. Интуиция поёт: вот оно, твоё, бери, вот оно, твоё, бери!.. Дорожка сверкает в лунном свете. Телешов летит над океаном и посмеивается, мусоля фильтр сигареты: всё ведь, собака, заранее рассчитал, знал каждое слово, которое ему ответит прошлый сослуживец, и даже… даже, как это ни жутко, наверняка знал, как истинный профессионал, что ангел-хранитель тотчас выстроит дорожку и сослуживца на неё подтолкнет через рупор интуиции.

А что Госпоже Интуиции на её призыв можно возразить?

Ничего.

И что мешает нам её послушаться?

Ничего не мешает.

Значит, за дело. И берясь за это дело, сучонка, увы, не обойти никак.

– Гришка! – крикнул Бурлак.

Пятый шифровальщик появился на пороге “пакгауза”, как чёртик из шкатулки.