Джентльмены и игроки

Я, конечно, постараюсь задержаться подольше. Половина удовольствия — наблюдать за происходящим, хотя расслабляться тоже не стоит — мало ли что может случиться. Так или иначе, вред уже непоправим. От кафедры остались одни развалины, оказываются замешаны и другие сотрудники, заместитель директора безнадежно опорочен. Ученики покидают школу — двенадцать за эту неделю: струйка, которая скоро станет потоком. Преподавание заброшено, от службы здоровья и безопасности осталось одно название, да еще надвигается инспекция, которая, скорее всего, закроет Школу.

На прошлой неделе правление каждый вечер проводило экстренные заседания. Директор, не умеющий вести переговоры, боится потерять место; доктора Тайда беспокоит удар по школьным финансам; а Боб Страннинг ухитряется обратить слова директора себе на пользу, сохраняя при этом видимость преданности и корректности.

Он сумел ловко перехватить обязанности Слоуна (не считая дисциплинарных faux pas). А дальше — пост директора. Почему бы и нет? Он умен (во всяком случае, достаточно, чтобы не казаться слишком умным в глазах членов правления), компетентен, умеет выражать мысли и в меру доброжелателен — как раз настолько, чтобы успешно пройти суровые тесты на личные качества, которые положены всему персоналу «Сент-Освальда».

В общем, получается прекрасный образчик антиобщественных происков. Кроме меня, к сожалению, этого никто сказать не может, но радует то, что все отлично сработало. Осталось закончить одно дельце, и я рассчитываю заняться им во время Всеобщего костра. А потом можно будет устроить себе маленький праздник: у меня есть бутылка шампанского, на которой написано имя Честли, и я собираюсь открыть ее сегодня вечером.

А пока я бездельничаю. Это самое неприятное в таких делах — долгие, томительные минуты ожидания. Костер начнется в семь тридцать, к восьми огонь превратится в маяк, на который потянутся тысячи людей, в колонках загремит музыка, с площадки аттракционов понесется визг, а в восемь тридцать начнется фейерверк, и все будет в дыму и падающих звездах.

На редкость подходящее место для убийства, согласны? Темнота, толпа, неразбериха. Так легко будет применить закон Эдгара По — то, что на виду, замечают последним — и просто уйти, а какой-нибудь озадаченный бедняга обнаружит тело, или это сделаю я, крикнув от ужаса, а толпа скроет меня из виду.

Еще одно убийство. И все своими руками. Или, может, два.

У меня до сих пор хранится фотография Леона, вырезка из «Икземинера», порыжевшая от времени. Это школьная фотография, сделанная тем летом, плохого качества, увеличенная для первой страницы газеты — зернистый хаос точек. Но все же это его лицо, кривая ухмылка, длинная шевелюра и обрезанный ножницами галстук. Над фотографией — заголовок:

МЕСТНЫЙ ШКОЛЬНИК

РАЗБИЛСЯ НАСМЕРТЬ

СМОТРИТЕЛЬ ВЫЗВАН НА ДОПРОС

Ну, такова официальная версия. Мы прыгнули, он упал. Как только моя нога коснулась другой стороны каминной трубы, раздался грохот сломанных черепиц в водосточном желобе и визг резиновых подошв.

Мне понадобилось мгновение, чтобы понять: он поскользнулся. Может, дрогнул в последний момент, может, его отвлек окрик снизу. Вместо того чтобы приземлиться рядом со мной, он задел коленом водосток и соскользнул вниз по склизкому жерлу воронки, но сумел удержаться и теперь висел над пропастью, ухватившись пальцами за край желоба и упираясь вытянутой ногой в каминную трубу. Другая нога беспомощно болталась в воздухе.

— Леон!

Я нагибаюсь, но не могу достать его. Прыгать обратно опасно — может отвалиться черепица. Желоб слишком хрупкий, зубчатые края обкромсаны.

— Держись! — кричу я, и в ответ он поднимает перекошенное от страха лицо.

— Не двигайся, сынок! Я сейчас до тебя доберусь.

На парапете, футах в тридцати от нас, стоит Джон Страз. Его лицо — просто пятно, вместо глаз — дыры, сам он дрожит. Он движется вперед как заводная игрушка, от него буквально несет страхом. И все же он приближается, дюйм за дюймом. Глаза почти зажмурены от ужаса, но он вот-вот увидит меня. Надо бежать, бежать, пока не поздно, но Леон все еще там, в ловушке…

Внизу раздался тихий треск. Это ломается желоб — кусок отвалился и упал между зданиями. Послышался скрип резины: кроссовок Леона еще на несколько дюймов сполз по скользкой стене.

Отец приближается, и я отступаю все дальше в тень Колокольной башни. Внизу мигают огни пожарных машин — скоро на крыше будет полно людей.

— Держись, Леон, — шепчу я.

И вдруг чувствую затылком чей-то взгляд. Оборачиваюсь и вижу…

В старой твидовой куртке, у своего окна, в двенадцати футах от меня стоит Рой Честли. Его лицо, освещенное огнями, четко выделяется — в глазах тревога, рот опущен, как у трагикомической маски.

— Пиритс?

И в эту секунду под нами раздался пустой лязг, точно в пылесос попала огромная монета…

Потом — хруст.

Тишина.

Желоб не выдержал.

3