Джентльмены и игроки

Всего лишь пустяк. Он лишь вызвал легкое раздражение. Ничего страшного. Но все же… Было время, когда я поймал бы этих ребят любой ценой и надрал бы им уши. Не теперь, конечно. «Солнышки» знают свои права. Но так или иначе, давненько моему авторитету не бросали столь явный вызов. Мальчишки чуют слабость. Они все такие. И я совершил ошибку, что вот так побежал, в темноте, особенно после слов Бивенса. Глупый, недостойный порыв. Ошибка учителя-практиканта. Надо было прокрасться на Дог-лейн и схватить их, когда они полезут обратно. Это же просто мальчишки тринадцати-четырнадцати лет, судя по голосам. С каких это пор Рой Честли позволяет каким-то пацанам не слушаться?

Я размышлял об этом дольше, чем оно того стоило. Поэтому так плохо спал, а может, из-за хереса, а может, разговор со Слоуном все еще не давал покоя. Так или иначе, но проснулся я усталым, умылся, оделся, зажарил тост и выпил кружку чаю в ожидании почтальона. В семь тридцать звякнул почтовый ящик, и там, ясное дело, лежал отпечатанный сент-освальдский листок, подписанный Э. Грэем, директором, бакалавром искусств (красный диплом), и доктором Б.-Д. Пули, председателем правления, копия сего письма (как было указано) будет храниться в моем личном деле 12 (двенадцать) месяцев, после чего подлежит удалению при условии, что жалоба(ы) в дальнейшем не повторится, по усмотрению Попечительского совета, и прочие трали-вали, черт бы их побрал.

В другой день это меня не затронуло бы нисколько. Однако от усталости я стал ранимым и потому без всякого энтузиазма — к тому же после вечернего злоключения колено все еще болело — направил свои стопы в «Сент-Освальд». Не знаю почему, но я сделал небольшой крюк к Дог-лейн, может быть, проверить, не осталось ли следов нарушителей.

И вот тогда я увидел это. Трудно было не заметить: свастика, нарисованная на заборе красным маркером, ниже — слово «ГИТЛЕР» жирными буквами. Надписи свежие, наверняка работа вчерашних «солнышек» — если они, конечно, «солнышки». Но я не забыл карикатуру, пришпиленную к классной доске объявлений: я в виде маленького толстого нациста в академической шапочке — и мою тогдашнюю уверенность, что это дело рук Коньмана.

Мог ли Коньман узнать, где я живу? Это несложно: мой адрес есть в школьном справочнике, и десятки мальчиков видели, как я иду домой. И все же не верилось, что Коньман — именно Коньман! — посмел бы совершить нечто подобное.

В преподавании, конечно, есть доля блефа, но нужен игрок получше, чем Коньман, чтобы поставить мне шах. Нет, это просто совпадение. Какой-нибудь счастливый обладатель маркера из «Солнечного берега», направляясь домой, к своей рыбе с картошкой, увидел мой чистый забор и испоганил его девственную поверхность.

В выходные отшлифую его песком и покрашу блестящей краской. В любом случае это придется сделать: каждый учитель знает, что где одно граффити, там и другое. Но по дороге к «Сент-Освальду» я не мог отделаться от ощущения, что все неприятности последних дней: «Дуббсова эпопея», кампания «Икземинера», вчерашнее вторжение, этот идиотский арахис Андертон-Пуллита, даже чопорное письмишко Главного — каким-то образом, темным, нелогичным, нарочитым образом связаны друг с другом.

Школы, подобно кораблям, пронизаны суевериями, а особенно «Сент-Освальд». Быть может, призраки или же ритуалы и традиции заставляют скрипеть старые колеса. Но этот триместр не принес нам ничего, кроме неудач. У нас на борту Иона. Знать бы, кто он!

Когда я вошел в общую преподавательскую, там воцарилась подозрительная тишина. Видимо, известие о моем уведомлении разнеслось по всей округе, поскольку все разговоры затихали, стоило мне войти в комнату, и глаз Зелен-Винограда поблескивал, не суля кое-кому ничего хорошего.

Лига Наций меня избегала, у Грахфогеля был какой-то вороватый вид, Скунс отстранился до предела, и даже Грушинг, обычно такой веселый, был не похож на себя. Китти казалась очень занятой — она едва ответила на мое приветствие, когда я вошел, и это меня насторожило: мы с Китти приятельствовали, и я надеялся, что ничего не случилось такого, что могло бы нас поссорить. Я и считал, что ничего такого не произошло — мелкие неприятности прошлой недели не коснулись ее, — но что-то промелькнуло в ее лице, когда она увидела меня. Я присел около нее с чаем (исчезнувшую юбилейную кружку пришлось заменить обычной коричневой, взятой из дома), но она ушла с головой в свои книги и не обмолвилась ни словом.

Обед состоял из скорбного набора овощей — благодаря мстительному Бивенсу, — после которого я выпил чаю без сахара. Чашку я взял с собой в пятьдесят девятую, хотя никого из мальчиков там не было, кроме Андертон-Пуллита, поглощенного книгой по аэронавтике, а также Уотерса, Пинка и Лемона, спокойно игравших в углу в карты.

Минут десять я проверял тетради, затем поднял глаза и увидел Тишенса-кролика, стоящего у окна с розовым бланком в руке. На бородатом лице смешивались уважение и ненависть.

— Я получил эту бумагу сегодня утром, сэр. — Он протянул листок.