Джентльмены и игроки

Она подставила плечо мне под руку и потянула меня вверх, с неожиданной силой.

— Коньман мертв? — в оцепенении спросил я.

— Не волнуйтесь, сэр. Он умер быстро. — Она уперлась бедром мне под ребра и почти поставила на ноги. — Мне нужна была настоящая жертва, а не просто труп. Мне был нужен сюжет. Убитый мальчик — это новости на первой полосе, день-другой — и все, а пропавший мальчик надолго дает пищу для ума. Поиски, домыслы, слезные призывы обезумевшей матери, интервью с друзьями, затем, когда надежда начинает угасать, прочесывание местных прудов и водоемов, обнаружение предмета одежды и неизбежный анализ ДНК у всех известных педофилов района. Вы знаете, как это бывает. Они знают, что он мертв, но пока не узнают наверняка…

В боку у меня снова вступило, и я стал хватать воздух ртом. Мисс Дерзи сразу осеклась.

— Простите, сэр, — сказала она, смягчившись. — Все это теперь совершенно не важно. Коньман может подождать. Он ведь никуда не денется, правда? А вы дышите спокойно. И идите. И ради бога, смотрите на меня. У нас мало времени.

И я дышал, и смотрел, и шел, повиснув у нее на шее, будто кольриджевский альбатрос[56], и мы ковыляли потихоньку под прикрытие деревьев.

2

Пятница, 5 ноября

9.30 вечера

Под деревьями стояла скамейка. Мы дотащились до нее по грязной траве, и я так грохнулся на сиденье, что мое старое сердце задергалось, будто сломанная пружина.

Мисс Дерзи хотела мне что-то сказать. Я же пытался объяснить ей, что мои мысли заняты совсем другим. Конечно, всех нас это ждет, но я рассчитывал на нечто большее, чем это безумие посреди грязного поля. Но Кин мертв, Коньман мертв, мисс Дерзи вовсе не мисс Дерзи, и больше я не мог уверять себя, что страшная боль, которая жжет и грызет бок, чем-то похожа на колику. Старость унизительна, подумал я. Нас ожидает не славная смерть в Сенате, а поспешный вынос из задних дверей «скорой» или, того хуже, угасание в старческом маразме. И все же я боролся. Я слышал, как мое сердце изо всех сил старается биться, старается поддержать жизнь в этом старом теле, и я подумал: а бываем ли мы когда-нибудь готовы к этому? И верим ли в смерть по-настоящему?

— Пожалуйста, мистер Честли, мне нужно, чтобы вы сосредоточились.

Сосредоточиться! Как же!

— Я сейчас немного занят, — сказал я. — Кое-какие дела с надвигающейся смертью. Может быть, немного позже…

Снова вернулось то воспоминание, на этот раз ближе, так близко, что можно прикоснуться. Повернувшееся ко мне лицо, освещенное синим и красным, юное лицо, словно кровоточащее от горя и жесткое от решимости, лицо, мелькнувшее передо мною пятнадцать лет назад…

— Тише, — сказала мисс Дерзи. — Теперь вы меня видите?

И тут я увидел.

Редкий миг ошеломляющей ясности. Костяшки домино, выстроенные в ряд, стремительно падают к некоему мистическому центру; черно-белые картинки разом обретают резкость; перевернутая ваза превращается в любовников, знакомое лицо распадается и становится совершенно иным. Я смотрел — и в этот момент увидел Пиритса, его лицо повернуто, его очки поблескивают в свете пожарных мигалок. И в то же время я видел Джулию Страз с ее аккуратной черной челкой и черные глаза мисс Дерзи под школьной кепкой, всполохи фейерверков, освещающих ее лицо, и вдруг — вдруг я понял.

«Теперь вы меня видите?»

Да, вижу.

Я поймала этот миг. Челюсть у него отвисла. Лицо обмякло. Я словно наблюдала мгновенное разложение плоти, снятое замедленной съемкой. Он вдруг разом постарел и выглядел даже не на свои шестьдесят пять, а на все сто.

Катарсис. Вот о чем говорила мой психоаналитик, но до этой минуты я не испытывала ничего подобного. Это выражение на лице Честли. Понимание, ужас — и за всем этим, наверное, жалость.

— Джулиан Пиритс. Джулия Страз.

Я улыбнулась, чувствуя, как все эти годы соскользнули с меня, словно мертвый груз.

— Это было у вас перед носом, сэр. Но вы так и не увидели. Так и не догадались.

Он вздохнул. С каждой минутой он сдавал: лицо покрылось каплями пота. Он хрипло дышал, на губах выступила пена. Только бы он не умер сию минуту. Я слишком долго ждала. Конечно, ему придется умереть, — я знаю, что даже без смертоносного ножа покончу с ним запросто, — но сначала он должен понять. Увидеть и понять без всяких сомнений.

— Понимаю, — сказал он.

Я знала, что он не понимает.

— Страшное было дело.

Тут он прав.

— Но зачем же срывать зло на «Сент-Освальде»? Зачем обвинять Пэта Слоуна, или Грахфогеля, или Кина, или Пуста — и зачем убивать Коньмана, всего лишь ребенка…