Джентльмены против игроков

– Любезные сограждане, – произнес судья, – перед вами небольшая часть кавалерии Форреста. Однажды мы уже были солдатами, теперь вновь стали ими. Но ни у одного из нас нет оружия. Наши руки пусты. Если вы пойдете вперед, мы не сможем остановить вас силой, но и с места не сдвинемся. А если вы выстрелите, то попадете в кого-то из нас. Поэтому, в качестве личной услуги мне и этим джентльменам, просто постойте на месте и не стреляйте, пока не увидите, что мы собираемся сделать. Вас ведь такое устроит? Впереди целая ночь, торопиться вам некуда, парни.

Он не стал ждать ни от кого ответа. Судья знал по имени добрую половину этих людей, а в лицо – другую половину. И все они знали его. Как знали сына Тони Паласси, и отца Минора, и хромого кузнеца, и маленького еврейского торговца, который стоял, широко расставив ноги, и богатого банкира, и бедного плотника, и главу оптовой торговой компании, и всех прочих стариков, неровной линией тянувшихся от судьи, похожих на столбы недостроенного забора. Выстрелы еще не прозвучали, и, как будто совершенно уверенный, что люди будут ждать, пока он не покончит с делом, и полностью полагаясь на это их невысказанное обещание, судья Прист встал к ним вполоборота и склонился к маленькому Тони.

– Приятель, – сказал он, – ты ведь не боишься, правда? Тони посмотрел на своего друга и решительно замотал головой. Нет, он не боялся. Тони все это казалось забавным.

– Ты мой маленький рыжий дружище! – Судья Прист подхватил Тони под руки, поднял малыша на плечи и развернулся так, чтобы оказаться лицом к лицу с тихими фигурами, застывшими в тени насыпи. – Видишь вон тех мужчин, малыш? – напутствовал он. – Ну, а теперь заговори с ними так громко, как только сумеешь, и перескажи то, что я говорил тебе всю дорогу с тех пор, как мы оставили твою мамочку. Скажи им, что я большой судья из большого суда. Скажи, что среди них есть человек, который должен выйти и отправиться со мной. Они знают, кого я имею в виду. Скажи им, что этот человек не пострадает, если выйдет прямо сейчас. Скажи, что ни один из них не пострадает, если они будут делать так, как я говорю. Скажи, что отец Минор здесь, он отведет их в теплое и безопасное место, где они смогут переночевать. Сумеешь запомнить все это, сынок? Тогда скажи им это по-итальянски, быстро и громко.

И Тони Вульф Тон сказал. Не обращая внимания на сотни глаз, следивших за ним, даже позабыв на минуту о пожаре, Тони широко раскрыл маленький рот и пронзительным голосом передал сообщение на родном языке его отца, сдобренном мягким акцентом страны его матери и приправленном тут и там одним-двумя солеными американскими словечками. Его слушали. И понимали. Этот ребенок, этот бамбино, говорящий на смеси языков, которую мужчины, тем не менее, могли разобрать, несомненно, не лгал им! И священник, стоящий на снегу рядом с малышом, не предаст их. Они это прекрасно поняли. И, возможно, флаг, барабан, флейта, горн, бледное подобие военного строя, который поддерживали добровольные спасители, оказавшиеся так кстати и обещавшие помощь, безопасность и кров на ночь, стали для них тем самым символом власти, о котором догадался судья Прист в минуту озарения в Камлейтер-Холле.

Вожак сицилийцев, сжимавший пистолет, выступил на шаг или два вперед и что-то крикнул, а когда Тони Вулф ответил со своего насеста на плечах старого судьи, мужчина, словно удовлетворившись, развернулся и, жестикулируя, деловито заговорил с несколькими обступившими его товарищами.

– Что он сказал, малыш? – спросил судья, вытягивая шею, чтобы взглянуть вверх.

– Он сказал, господин судья, что им нужно это обсудить, – ответил Тони, вытягивая шею, чтобы посмотреть вниз.

– И что же ты ответил ему?

– Я ответил: «Давай, малец!»

Скрытый пухлым телом Тони, оседлавшего его шею, старый судья усмехнулся про себя. Волна смеха пробежала по рядам замершей толпы, голос Тони разносился далеко, и его манеру речи, видимо, встретили с одобрением. Психологию толпы, по словам одних ученых, понять трудно, а по мнению других – довольно легко.

Из глубины ватаги сицилийцев выдвинулся мужчина, но не тот, высокий, с пистолетом, а маленький и коренастый, который шел прихрамывая. В одиночестве он пересек хрустящий снег и подошел к тому месту, где, ожидая и наблюдая, стояли ветераны. Толпа, все еще сосредоточенно тихая, тоже ждала и наблюдала.

С оттенком театральности, присущей его народу, мужчина бросил нож к ногам судьи Приста и протянул обе руки в знак капитуляции. На людей, которые пришли отнять его жизнь, он почти не обращал внимания, лишь бросил на них косой взгляд через плечо. Он смотрел в лицо судьи, в лицо маленького Тони и в серьезное лицо старого священника, стоявшего рядом с этими двумя.