Поезд шел, равнодушно стуча колесами, подрагивая на стыках рельсов. В купе международного вагона Славин и Мальцев пили чай с лимоном, за окном тянулись заснеженные поля, а под вагонами в аккумуляторных ящиках тряслись Хмырь, Косой, Али-Баба и Трошкин.
Стараясь перекричать грохот колес, Косой пел:
– Я-я-лта, где растет голубой виноград!…
По зеркальной поверхности замерзшего пруда под музыку носились на коньках дети.
Сквозь разбитое стекло старого дома, покинутого жильцами и огороженного забором, сверху, с четвертого этажа, на каток смотрел Али-Баба.
По комнате гулял ветер, приподымая обрывки старых газет. В одном углу валялся старый комод с поломанными ящиками, а в другом – на полу, скрестив ноги, сидели Хмырь и Косой. Хмырь был в длинном, не по росту, черном суконном пальто, а Косой – в светлой профессорской дубленке, порядком измазанной мазутом. Оба курили и с брезгливым неодобрением глядели на Трошкина, который посреди комнаты делал утреннюю гимнастику.
– Раз-два, – весело подбадривал себя Трошкин, – ручками похлопаем, раз-два, ножками потопаем!
– Во дает! – тихо прокомментировал Косой. – Видно, он здорово башкой треснулся!
Трошкин покосился на «приятелей», запел:
– Сколько я зарезал, сколько перерезал… – и высоко, как спортсмен, приподнимая колени, выбежал из комнаты.
Трошкин вбежал на кухню. Из крана свисали две тоненькие прозрачные сосульки. На кухне стояли отслужившие свое столы, стены были когда-то покрыты масляной краской, теперь вздулись пузырями. В углу валялся ржавый примус. Трошкин подобрал его и принес в комнату.
– На! – протянул он примус Али-Бабе. – Вот тебе два рубля! – Он достал деньги. – Купишь картошки, масла. Пошли!Возле забора стояло такси с зеленым огоньком.
– Эй, шеф! – негромко окликнул Косой, выглядывая из-за забора. – Свободен?
Шеф кивнул. Это был Славин.