Джевдет-бей и сыновья

Омер взял бутылку и вышел на улицу. Садясь за стол, пробормотал: «Алкоголь мне действует только на желудок…» — и вылил в стакан остаток ракы. Прислушался. Дарбука все еще устало постукивала, взвизгивала скрипка. «Кончено! — думал Омер. — Что делать теперь?» В голову пришла мысль о приближающейся свадьбе. «Дочка депутата! Ну что ж, и у нас в доме будет кухня…» В бараке было тихо, голоса смолкли. «Подожду Рефика. Поговорим немного. Завтра поедем в Анкару. Потом женюсь на дочке депутата. Что еще можно было бы затеять? Как жить? Какие речи я произносил против обыденной жизни! Например, можно было бы купить здесь поместье, хотя бы то, в которое Хаджи нас водил. Во сколько это обойдется? Сколько всего я на этом деле заработал? Так, сколько мне платили за кубометр в первый год?» Он вдруг с удивлением понял, что забыл эту цифру, которую столько раз употреблял в расчетах, что казалось, она застряла в памяти навсегда. Потом решил, что странная эта забывчивость объясняется тем, что он равнодушен к деньгам, и даже чуть было этим не возгордился, но тут цифра вспомнилась. Он подумал о Назлы, потом стал вспоминать, как возвращался из Англии, и тут увидел медленно бредущего к бараку Рефика. Однако той нежности, что испытывал к нему, слушая Энвера, не ощутил. Вспомнил, что не спал толком уже несколько дней, потянулся и сладко зевнул.

Глава 39 ОСЕНЬ

— Цветы, что Джевдет-бей своими рученьками сажал, уморили! — сказала Ниган-ханым, показывая рукой в ту сторону, где когда-то росли цветы, чьи латинские названия покойный муж так старательно запоминал.

Ниган-ханым, Перихан и Нермин сидели в саду за домом, под каштаном, в плетеных креслах. Осман ушел уже час назад, но утренняя свежесть еще держалась, слабое осеннее солнце не могло высушить мокрые от росы листья и траву. Был последний день сентября, с Хейбелиады вернулись две недели назад. И все эти две недели в доме было по-осеннему печально: в самый день переезда неожиданно умер повар Нури.

— Своими ручками… — начала снова Ниган-ханым, но не договорила. На лице у нее появилось всем давно уже привычное несчастное и тоскливое выражение, и она посмотрела на невесток обвиняющим взглядом. Впрочем, взгляд этот обвинял весь мир, всё и вся, за исключением покойного мужа. — И Нури нас покинул — в такое время, когда больше всего нужен! Он, по крайней мере, уважал память Джевдет-бея, поливал цветы.

— Джевдет-бей, кажется, записывал куда-то их названия, — сказала Нермин. — Я сегодня могу съездить в Эминоню и купить.

Сказав это, она холодно и строго посмотрела на Перихан. «Поняла, куда я собираюсь после обеда?» — говорил этот взгляд.

Перихан поспешно отвела глаза. Она никак не могла понять, почему после одной случайной встречи Нермин смотрит на нее с таким вызовом. Месяц назад она видела ее на вокзале Сиркеджи под руку с красивым мужчиной. Думать на эту тему не хотелось, поэтому Перихан стала прислушиваться к тому, что говорит Ниган-ханым. А та, теребя уголки шали, твердила, что таких семян ни за что не найти, а если и найдешь, то лодырь-садовник снова их загубит. Из кухни с подносом в руках вышла горничная. Ниган-ханым подождала, пока она приблизится, и спросила:

— Проснулась?

Она имела в виду Айше, которая четыре дня назад вернулась из Европы.

Эмине-ханым отрицательно покачала головой. Прежде чем поставить поднос на стол, сказала, повернувшись к Перихан:

— Госпожа, девочка плачет!

Мелек было год и три месяца, теперь ее уже называли не «ребенком», а «девочкой». Перихан встала, взяла со стола чашку чая и газету и пошла в дом. Поднимаясь по лестнице, прислушалась к то затихающему, то с новой силой возобновляющемуся плачу дочки и поняла, что та наделала в пеленки. Войдя в комнату, сразу подошла к кроватке. Увидев ее, Мелек на время забыла о своей беде и замолчала, потом снова начала плакать. Перихан поставила чашку на стол, положила рядом газету и вытащила девочку из кроватки, словно маленький тюк. Нащупала мягкое и теплое между ножек, сказала: «Ах ты, маленькая шалунья!» — и положила Мелек на стол, покрытый куском толстой ткани.