Джевдет-бей и сыновья

Назлы заметила, что пошла быстрее — ноги словно хотели угнаться за мыслями. Девочка в скаутской форме, гордо подняв голову, прошла мимо. «И она выйдет замуж, и у нее будут дети…» Вспомнилось, как Омер очень пренебрежительным тоном сказал эти слова о какой-то другой девушке. И еще как он говорил, что терпеть не может кухонный запах. Он сравнивал себя с литературным персонажем, с Растиньяком — как это по-детски! Назлы сначала очень раздражала его манера подражать герою романа, но потом она решила отнестись к этой слабости снисходительно. Однако замечать в мужчинах слабости было неприятно. Это подрывало уверенность в незыблемости окружающего ее мира. Из-за Рефика, наверное, она тоже нервничала по этой причине. «Хочет быть Растиньяком, завоевателем! Как человеку только приходят в голову такие мысли?» Должно быть, он позаимствовал их в Европе. «В конце концов и он женится! На мне, — раздраженно сказала себе Назлы. — Не нравится кухонный запах — значит, жену на кухню не отправит, наймем прислугу. Что нужно молодому мужчине?» Короткий и простой ответ на этот вопрос найти не удалось. «А что нужно мне? Я не хочу быть похожей на маму, но вижу, что этого не избежать». Потом Назлы стала сравнивать Омера и отца. Побывав в Европе, Омер научился ценить свою жизнь. Республика тоже много чему научилась у Европы, многое переняла. Шляпу, например, которая так смешно выглядит на этом прохожем, образ «современной молодой девушки».. «Нет, я не буду никому подражать, как Омер!» Тот однажды в уклончивых выражениях изложил свои взгляды на этот счет, а потом снова невидящим взором уставился куда-то в даль. Еще у него в последнее появилась очень раздражавшая Назлы манера снисходительно улыбаться — так, словно он всё на свете видел и всё испытал. Он становился похож на постигшего истину древнего философа или на китайского мудреца. Потом, впрочем, в его улыбке появлялось что-то насмешливо-презрительное, и Назлы начинала чувствовать, что ее милостиво прощают за ее простоту и глупость. Вдруг ей стало обидно, что в праздничное утро она вынуждена думать о таких вещах. «Я все у него спрошу! Если не хочет на мне жениться, пусть скажет. Спрошу напрямик!» — решила она, но, свернув с проспекта, поняла, что спросить не сможет, потому что покраснеет.

Она снова шла среди типовых кооперативных домов Енишехира. Сами дома, их маленькие дымовые трубы, узкие балкончики и свешивающиеся с балкончиков флаги были одинаковыми, а вот садики отличались друг от друга, потому что люди в домах жили разные, хоть и все сплошь чиновники. Кто-то любил деревья, кто-то выращивал экзотические цветы, кто-то окружал свой сад мощной оградой, а некоторые, как сосед-полковник, разводили кур. У них как-то вышел с Омером расстроивший ее разговор на эту тему. Что поделывают сейчас обитатели этих домов? Просыпаются, скоро будут завтракать, просмотрят газеты, потом включат радио и начнут готовиться к праздничному параду на стадионе… Когда ей случалось проходить здесь в темноте, она тоже всегда задавала себе этот вопрос, а из одинаковых окон лился одинаковый тусклый свет. «Мы будем жить в Стамбуле», — подумала Назлы, но тут же решила, что ей просто хочется немножко себя обмануть. Мама тоже утешалась мыслями о будущей жизни у Босфора. Назлы вдруг с удивлением поняла, что вид домов без флагов ее успокаивает. «Во что я верю? Что представляет для меня ценность?.. Нет, я все-таки спрошу, хочет он жениться на мне или нет. Пусть прямо скажет!» Ей подумалось, что Омер может отговориться общими словами, но теперь она уже не боялась, что будет краснеть. «Я буду такой же, как все, — сказала она себе и быстро прибавила: — А может быть, и немного лучше!»

Назлы свернула на свою улицу. Теперь она уже не посматривала весело по сторонам, как на рассвете, а задумчиво глядела под ноги. Ни прогулка, ни размышления ее не порадовали. Наступающий праздник тоже ничего радостного не сулил. Увидев полковника, вышедшего на порог все в том же унылом одеянии, Назлы впервые за несколько лет почувствовала к нему симпатию. Открыла дверь своим ключом, поднялась по лестнице и подумала: как же все-таки хочется, чтобы этот день был радостным! Прислушалась и поняла, что отец уже проснулся и спустился вниз.

В гостиной был накрыт завтрак для двоих. Вскипевший чайник стоял на гудящей печке. Из-за двери было слышно, как отрезают ножом от хлеба подгоревшую корку. Внезапно ей стало ясно, что только эти милые мелочи — жарко протопленная комната, столик, накрытый на двоих, — и делают ее счастливой, только эти мелочи она и ценит. А Омеру этого будет мало, подумала она, и ей стало страшно. «Что же отравляет ему радость жизни?»

Услышав, что отец вошел в гостиную и уселся в кресло, Назлы обернулась. Мухтар-бей держал в руках газету, посматривал на столик и на дочь и, кажется, пытался понять, почему она выглядит такой взволнованной. Потом, увидев, что Назлы улыбнулась, улыбнулся и сам:

— Объявляю, что готов принимать поздравления!

Назлы подошла к нему и расцеловала в обе щеки.

Поцеловав дочь в ответ, Мухтар-бей спросил: