Джевдет-бей и сыновья

— Ей-богу, не знаю! — пробормотал Ахмет и пошел в гостиную. Пробравшись между загромождающей комнату мебелью, подошел к стене, на которой висела фотография дедушки. В последнее время он размышлял, не написать ли портрет Джевдет-бея. Однако сейчас, внимательно посмотрев на фотографию, решил, что сначала замысел портрета нужно как следует обдумать, и отложил это на потом. «Да, передать внутренний мир этого человека будет не так-то просто!»

— Что ты там делаешь? — поинтересовалась Нермин.

— Не видишь, что ли, на фотографию смотрит, — сказал Осман. — В самом деле, Ахмет, нарисовал бы ты портрет дедушки!

Ахмет, улыбаясь, обернулся, потом бросил взгляд на бабушку. Нермин еще раз сказала, что ждет его к ужину.

Вернувшись к себе, Ахмет быстро осмотрел последние картины. С некоторых пор он взял за правило делать это каждое утро после завтрака, поскольку верил, что в это время суток может выносить более здравые и взвешенные суждения. Разглядывая расставленные вдоль стены картины, думал: «Здесь ясно видна излишняя старательность. Не нужно было так делать… Вот эта хороша. Зачем написал эту, не знаю; потеря времени. „Обедающие“ получились неплохо: тут видно, в каком направлении мне нужно дальше двигаться. А эту написал просто для того, чтобы понравиться — показать, что меня как турецкого художника заботят беды родины. И все же картина получилась. А вот стариков этих нужно переделать. Уберу кошку и нарисую цветочный горшок. Нельзя идти на поводу у собственных мелких пристрастий. Здесь очевидно влияние Гойи. Эти сидящие мне нравятся. И футбольная серия тоже нравится». Он еще раз осмотрел картины, на этот раз не по отдельности, а все вместе, чтобы вынести суждение о своей живописи в целом. Потом начал работать над большим холстом, который проверял утром. Было два часа. Ахмет понял, что для работы ему не потребовалось сначала посмотреть на репродукции Гойи, и обрадовался.

Глава 3 СЕСТРА

В дверь позвонили. Ахмет взглянул на часы: половина четвертого. Подумав, что это Илькнур, бросился к двери, но, еще не добравшись до нее, понял, что ошибся: звонок выдал еще несколько шутливых трелей. Едва он открыл дверь, из полумрака лестничной клетки в прихожую словно влетело огромное пушечное ядро. Ахмет не успел еще даже понять, что это его сестра Мелек, как она поцеловала его в щеку. Ахмет подставил другую.

— Что нового? — спросила Мелек. — Как поживаешь? Какой-то ты невеселый! — Она уже была в комнате: за какие-то несколько секунд успела обойти ее и осмотреть.

— Да нет же, всё в порядке.

— В самом деле? О, какая на тебе красивая рубашка! Где ты ее купил?

— Старая рубашка, я ее всегда…

— Как тебе мои сапожки?

— Новые?

— Да! Муж привез.

— Из-за границы?

— Какой ты, Ахметик, забывчивый! — сказала Мелек, повернувшись к брату спиной и разглядывая картины. — Он мог бы тебе красок привезти, да ты не попросил.

— Как он быстро съездил!

— Это тебе так кажется, потому что ты все время тут сидишь… Ой, как красиво!

Ахмет стало интересно, что привлекло внимание сестры. Оказалась, что она смотрит на картину, которая ему самому казалась настолько неинтересной, что он собирался счистить с холста краску и нарисовать на нем что-нибудь другое. «Что она здесь нашла?» — подумал Ахмет. Впрочем, он давно к такому привык и не очень удивлялся.

— Как хорошо ты подобрал цвета! Тебе стоило бы нарисовать что-нибудь в этаком, знаешь, странном стиле… Забыла, как называется: когда вместо рисунка пятна и линии…

— Абстракционизм.

— Да, точно. Нарисовал бы ты что-нибудь абстрактное! Муж говорит, сейчас в Европе все стали абстракционистами. Чем еще занимаешься? Сейчас работаешь над этой картиной, да?

— Да.

Мелек, никогда не стеснявшаяся трогать чужие вещи, сняла холст с мольберта, поднесла его с самым глазам, потом, как обычно, понюхала, покрутила в руках и, наконец, повернула к свету. Ахмет иногда думал, что сестра, более чем кто бы то ни было еще, инстинктивно понимает вещественную сущность живописи.

— Ну, — сказала Мелек, — я не вполне поняла смысл этой картины. Это не абстракция, но я все равно не понимаю. Что ты хотел этим сказать?

— Она же еще не закончена.

— Вот я и не понимаю, что это такое будет в законченном виде! — хитро улыбнулась Мелек, словно балованный ребенок, разгадывающий с отцом кроссворд. Потом указала на другую картину: — Ладно, вот эта вполне закончена. Что ты здесь хотел сказать? Хорошо одетый мужчина в галстуке, рядом женщина в очках… Какой у этой картины смысл? Что ты хотел выразить?

— Живопись должна говорить сама за себя.

— Вот и все время ты так. Уходишь от ответа! — сказала Мелек и еще раз огляделась, словно хотела обновить впечатления и вынести какое-нибудь новое суждение. Потом нахмурилась. — Бабушка, похоже, совсем плоха…

— Да.

— Я очень переживаю, если честно.

— Почему?

— Не знаю. Жалко мне ее. Вчера весь день… — Мелек уселась на табуретку, но тут же испуганно дернулась.

— Сиди, сиди, там чисто, не запачкаешься!

— Ох, а я испугалась. У тебя такой беспорядок!

— Ну, знаешь ли, ты меня обижаешь. Я здесь через день прибираюсь!