Джихад одинокого туриста

До жирафа стало доходить. О таком я слышал. Вот только видеть — не довелось.

Горожане не рвались наказывать отступницу — не имея возможности покинуть улицу они тихо перемещались в задние ряды. Мулла глядел на маневры статистов с легкой усмешкой. Я понимал — почему. При наличии оружия чье-то нежелание — дело поправимое.

Так и есть.

Святой отец рявкнул. Затворы клацнули. И толпа потянулась разбирать камни. А я — быстро прикидывать, что можно сделать.

Ничего. Пистолет и граната против двенадцати стволов.

Пока я думал, на бульваре началось. Первого отказавшегося просто отмудохали. Второй метнул. Но — не попал. Судья неодобрительно покачал головой и предложил повторить. Ближайший боец за нравственность с нехорошей улыбкой протянул метателю второй камень. Взмах, крик жертвы. Попал.

И пошло. Первые камни шли как попало — попадал один из трех. Потом народ приноровился. И вошел во вкус. Азартные выкрики бросающих, тошнотворные звуки попадания в цель. И отчаянные, исполненные боли, женские вопли.

Я сполз с крыши. Картинка исчезла. Но остался звук. В нерешительности походив по двору, я приставил стремянку к дальнему забору, намереваясь «свалить», но поднявшись на первую ступеньку, остановился — крики девки перешли в скулящий вой. Сойдя с лестницы я перебежал двор и сделал единственное что мог — швырнул гранату через ограду. На кого бог пошлет.

…И помчался к стремянке. Рвануло прямо в воздухе.

Я перемахнул в соседний двор и вытянул лестницу, кинув ее у забора, укрывшись за пыльным боком машины во дворе.

На бульваре заполошно орали и стреляли. Судя по перемещавшемуся визгу народ разбегался.

Опустившись на колени я лег и до половины засунулся под малолитражку. Не поместившееся прикрыл свернутый в бухту садовый шланг, что лежал неподалеку. Вытащив пистолет я принялся ждать.

Кто-то с воплями промчался мимо ворот. Потом еще. И еще. Слушая удаляющийся топот я ждал. Смолкла стрельба. Рявкнул, заводясь, самосвал. Звук отъезжающей машины затих, погрузив квартал в тишину. Я слушал ее пару минут.

Лязг со стороны ворот. Спина похолодела. Скрипнула калитка. Тяжелое дыхание нескольких человек. Я с немым вопросом посмотрел на свой пистолет. Что предпочитаешь? Пуля, камни?

Шорох заставил сердце подпрыгнуть и зачастить. Задерживая дыхание я уронил голову на горячий бетон и скосил глаза — в калитке стояли две пары ног.

Ой!

Ноги медленно двинулись во двор. Старясь не тревожить шланг я направил пистолет в их сторону. Ноги остановились. Всхип. Мужской голос побубнил и ноги возобновили движение. Прищурившись от яркого солнца, я разглядывал тени людей, медленно выходивших из-за машины. Кажется, одна пара ног была женская.

Наконец идущие показались из-за машины — ковыляющий мужик и поддерживающая его женщина. Одной рукой дядя опирался на спутницу, прижимая вторую к окровавленному лицу. Рубашка, распертая жирными плечами и обширным животом, пестрела красно-серыми разводами. Растрепанная тетка, придерживая мужика за талию беззвучно плакала. Обоих, не по-детски колотило.

Я чуть выдохнул. Местные.

Парочка медленно добрела до дома. Звон упавших ключей, возня на крыльце. Мужик тихо проскулил. Наконец щелкнул замок. Отворив, дама затащила мужчину в дом, захлопнула дверь и дала волю нервам — рыдания и крики пробились сквозь запертую дверь начиная терзать уши. Совесть ворохнулась. И утихла — на бульваре не было мирных. Жертва и палачи.

Выждав минут через пятнадцать я выполз из-под машины. В квартале стояла гробовая тишина. В доме — тоже. Отряхиваясь я машинально оглядел свое укрытие — пухлый кузов на тонких колесиках. Надпись на багажнике гласила — «Кобальт».

Такое слово испортили.

Подхватив лестницу я, стараясь не издавать лишних звуков отворил калитку и убедившись — на улице пусто, направился к бульвару.

Четверг. День, 16.05.

На бульвар я вышел походкой усталого работяги и, стараясь не вертеть головой, пересек его по диагонали, искоса посматривая на опустевшее место казни.

Не знаю, кого из лежащих следовало отнести на счет гранаты, а кого — на заполошную стрельбу. Но вместо одной жертвы, Аллах получил шесть. Бывшая подсудимая застыла посреди газона страшным памятником себе самой — вкопанное в землю, наклонившееся тело, склоненная голова, черные сосульки слипшихся волос. И камни вокруг.

Еще одно тело, как женское, я опознал по голым ногам. Четверо оставшихся лежали на асфальте неподвижными куклами непонятной половой принадлежности.

Челюсть дрогнула. Я стиснул зубы.

И отведя глаза продолжил путь деревянной походкой.

До ближайших высоток я добрался без приключений, если не считать мужика, выглянувшего с четвертого. Выразительно посмотрев на меня, он постучал себя по кумполу. Я развел руками — надо! Осуждающе покачав головой дядя скрылся за блеснувшей балконной дверью. Иди с богом.

Сценка слегка встряхнула, ослабив послевкусие от исламского правосудия и проявленного мной неуважения к суду. Нервяк отошел и я почувствовал, что устал.