Читаем Джим Джармуш. Стихи и музыка полностью

Джим Джармуш. Стихи и музыка

В год выхода «Мертвеца» Джармуш сыграл свою самую, наверное, заметную роль, выходящую за пределы шутливого камео. Это случилось в фильме нью-йоркских режиссеров Уэйна Вана и Пола Остера (Остер также известен как культовый писатель и поэт) «С унынием на лице»; эта полудокументальная ода Бруклину – своего рода продолжение картины с говорящим названием «Дым». В гости к центральному герою, хозяину табачной лавки Огги, там приходит сам Джармуш, чтобы выкурить с ним, своим давним товарищем, последнюю сигарету. Пока они сидят и курят, говорят и о начале сознательной жизни (Джармуш закурил в десять лет), и о связи курения с любовью, сексом и счастьем, и о том, как неразрывно табачный дым связан с обаянием кинематографа… и под конец о том, что сигарета напоминает нам о бренности бытия. Ведь жизнь есть смерть, констатирует Джармуш, попросту и даже со смехом. Этот монолог режиссера – неслышный комментарий к «Мертвецу».

Бывший счетовод, ставший убийцей, исчезает, растворяется в пространстве, словно табачный дым. Кажется, будто этот дым, ядовитый и галлюциногенный, пропитывает пространство фильма и организует сам его неторопливый ход. Каждый эпизод – одна затяжка; между ними – затемнения, по-киношному ЗТМ, напоминающие метод раннего Джармуша («Страннее, чем рай») и предсказывающие одно, самое большое, затемнение в конце пути. И музыка Нила Янга, свободная импровизация на электрогитаре, признанная одним из величайших саундтреков в истории кино, так же свободно и непринужденно, без канвы и развития, ведет нас сквозь лес к финалу. Вместе с ней к берегу океана приближается Уильям Блейк, поэт и бухгалтер.

Он доберется. Живым или мертвым.

Андрей Сен-Сеньков

Jarmusch/Blake. The Clod & The Pebble

«Любовь коготками маленьких пальчиков царапает большую льдинку, Ад. Царапины оттаивают, поднимаясь вверх, как пузырьки, и складываются на небесах в причудливые композиции»: глиняная фигурка. Фигурка – речной камешек: «Любовь в Раю ломает узкие трубочки музыки, которые, падая на упругое дно Ада, извлекают из себя воспоминания звуков в постепенно округляющейся тишине».

Jarmusch/Blake. The Fly

Рисунок убийства: тень мертвого мотылька летит по ладони дополнительной линией судьбы и падает в день моей смерти. «Разве картинка белого и черного пятен не служит нам одновременно и образцом того, что мы понимаем под словами “светлее” и “темнее”, образцом “белого” и “черного”?»[36] Убийство рисунка: день моей смерти — линия судьбы, нежно вывернутая ладонью наизнанку.

Jarmusch/Blake. The Sick Rose

Больная белая роза: на лепестковых развалинах цветочного лона червь, то открывая глаза, то закрывая их, принимает позы виденных им ранее совокупляющихся животных.

Jarmusch/Blake. My Pretty Rose Tree

гравировка по краям раны: будущий хруст подсыхающей корочки в тишине капелек крови

Jarmusch/Blake. The Tyger

Тигр: окончание в вопросе «Симметричен ли рисунок на шкуре справа и слева?», исполненном в технике col legno, обычно применяемой при игре на скрипке.

Jarmusch/Blake. The Chimney Sweeper

Слеза: маленькой прозрачной вещи-человеку предстоит выбор — из чьего глаза истечь. Перед ней — два равноценных божества, отличающихся друг от друга временем[37] отсутствия в настоящем.