Джим Янг: Все началось с бейсбола

Я уважаю киберпанк. Мне интересно влияние технологий на человека. Но в этой паре мне интереснее человек. Что с ним будет завтра? Как он изменится? До какой степени он способен измениться? Где та технологическая граница, которую переходить можно, а где та, которую нельзя? Чем человек отличается от не совсем человека? Этим вполне саймаковским темам посвящен мой последний роман, который скоро выйдет в Америке, их же я на разные лады обдумываю в романе, который дописал до середины, и в последнем моем коротком рассказе, который могут сейчас прочесть читатели «MEGA». Он о том, что сегодня называют биотехнологией, точнее, генной терапией. Это посткиберпанковая тема. Генная терапия? Отлично. Но меня занимают не ее тонкости, а последствия, не в последнюю очередь нравственные. Вы меняете что-то в сознании смертельно больного человека на генном уровне, но до какого момента вы можете быть уверены, что защитный механизм сработает? И останется ли он после этого собой? Если бы я написал рассказ «Mikrode-City» об одном-единственном человеке, то рассказ можно было бы смело отправить в корзину для ненужных бумаг. Но я писал не о человеке — об обществе в целом...

«MEGA»: Наше общество в целом тоже сегодня переживает изменения на генном уровне. Капитализация социалистических отношений — сложный, болезненный и неоднозначный процесс с плохо предсказуемыми последствиями. Где тот генный порог, перейдя который социум перестанет быть собой?

ЯНГ: Имейте в виду, что я отвечу сейчас как писатель-фантаст Джим Янг, а не как сотрудник Госдепартамента Джеймс Янг, ладно?

В Восточной Европе происходит революция — тут я не открою ничего нового. Простой человек, совершенно не склонный к героизму, вынужден стать героем в героическое время — в качестве примера можно сослаться на великие имена Вацлава Гавела или Андрея Дмитриевича Сахарова. Но весь фокус нынешних восточноевропейских социальных изменений состоит в том, что революция проходит одновременно на нескольких уровнях, которые совершенно не сопоставимы друг с другом.

Прежде всего, это революция в психологии людей. Они легли спать в одном мире, а проснулись в другом. Но люди-то остались собой, со своими старыми привычками и представлениями, и с этими представлениями им приходится жить в совершенно другой жизни. Осознать это — уже непросто. А приспособить свое сознание к «новому прекрасному миру» за такой короткий период времени практически невозможно.

На этом фоне в обществе одновременно происходит информационный взрыв, коммуникационная революция. Общество, еще не привыкшее к понятию «частная собственность», поставлено перед фактом: самое ценное в мире — это собственность на информацию.

Короче говоря, нынешняя Россия — идеальный материал для литератора-фантаста, а потом уже — для историка, философа, политолога, социолога. Впрочем, так всегда было в России, когда писатель замечал такие глубокие особенности мира, в котором живет, что лишь спустя много лет ученые в монографиях научно определяли то, что он сумел запечатлеть в нескольких фразах.

Я не очень хорошо знаю русский, поэтому читал далеко не все и не всех. Но то, что удалось прочесть и понять, убеждает меня в том, что фантастика в вашей стране — наиболее продуктивный литературный прием, позволяющий очень глубоко понять и показать жизнь. В 30-х годах это сумел сделать Булгаков, которого я очень люблю и который недооценен на Западе: там его благодаря отличному переводу «Мастера и Маргариты» на английский считают автором фэнтези. Атмосферу 70-х удалось великолепно передать Стругацким. А о сегодняшнем дне наиболее интересно пишет Виктор Пелевин. Западные издатели это поняли и сейчас очень активно его переводят...

Расспрашивали Вл. ГАКОВ и Мих. ДУБРОВСКИЙ