Джим-лифтёр

— Прошу прощенья, синьор. Теперь, когда нашего Нонни с нами нет, работа принадлежит его детям и больше никому, тихо сказал он, но так, что все его услышали.

Он взял из рук ошеломлённого управляющего цветы и протянул их тоненькой черноглазой девочке:

— Возьми их, Чезарина, и поставь на место. А когда ты научишься работать, ты заберёшь этот букет домой и, глядя на него, будешь вспоминать своего отца.

Синьору Казали очень хотелось придраться к чему-нибудь, накричать, показать свою власть. Однако ни отобрать букет, ни прогнать Чезарину он не решился: очень уж мрачно поглядывали на него стеклодувы. Вообще после войны Казали растерялся. Раньше ему достаточно было прикрикнуть на рабочих, пригрозить увольнением — и всё перед ним смирялось. А теперь на заводе появились коммунисты и комсомольцы, на стене завода кто-то нарисовал углем огромные серп и молот, и синьор Казали предпочитал пока не ссориться с рабочими. Он ушёл из цеха, бормоча что-то злобное, и стеклодувы торжественно поставили букет в шкаф.

— Не бойся, Чезарина, Казали ничего тебе не сделает, — успокаивали они девочку.

Наступило лето, знойное, душное. Даже с моря не веяло прохладой. В заводских цехах, особенно в стеклодувном, стояла удушающая жара. С лиц стеклодувов, наклонённых над горелками, градом стекал пот.

В эти жаркие дни Чезарина раньше обычного приходила в цех, поливала водой пол, чтобы было прохладнее, и старательно протирала его шваброй. Однажды, когда она собиралась взять свою швабру, к ней подошёл дядя Алатри.

— Сегодня ты попробуешь выдувать стекло. Пора тебе приниматься за настоящую работу, — сказал он и подвёл девочку к месту, за которым — она это знала — работал её отец.

Старик показал Чезарине, как разогревать трубку, как дуть в неё. Впервые в жизни Чезарине удалось выдуть стеклянный, весь искрящийся на солнце шарик, похожий на мыльный пузырь. Она понесла показать дяде Алатри свою первую работу.

— Молодец, девочка! — сказал Алатри и созвал остальных стеклодувов: — Смотрите, люди, как работают эти маленькие пальчики… Я всегда говорил, что из Чезарины будет толк.

Какой это был торжественный день! Смуглые щёки Чезарины пылали. Не помня себя от радости, она возвратилась к своему табурету, взяла новую трубку. А что, если она попробует выдуть цветок? Конечно, это только мечта… Но попытаться-то она может?..

Девочка попросила у начальника цеха ключ от шкафа, бережно вынула стеклянный букет в вазе-дельфине и поставила его на столик возле себя. В лучах солнца, бившего в окна, маки и лилии заиграли и заискрились, как драгоценные камни. Чезарина, трепеща, смотрела на цветы: сумеет ли она когда-нибудь сделать что-нибудь похожее? Сможет ли она работать, как отец? Хватит ли у неё сил, терпения, таланта?

Но в ту минуту, когда она взяла стеклянную массу, раздались голоса, и в цех вошёл синьор Казали с иностранцами. Управляющий сопровождал высокого вылощенного офицера-американца и угловатую нарядную девочку в очках.

— О, какие здесь делают красивые вещи! — воскликнула девочка оглядываясь. — Па, мы здесь накупим подарков для всех моих друзей, хорошо? — И она зашныряла по цеху, разглядывая стеклодувов, их разгорячённые жарой лица.

Рабочие с угрюмой насмешкой косились на американку в очках. Дядя Алатри, на которого она уставилась, не выдержал и сказал:

— Проходите, проходите, вы здесь мешаете, мисс.

Мисс, которую звали Флоренс, не поняла слов, зато поняла выразительный жест дяди Алатри и шмыгнула дальше. На глаза ей попалась Чезарина.

— Па, посмотри, здесь работает девочка, — позвала она отца.

Вдруг взгляд её упал на букет. Стеклянные цветы, пронизанные солнцем, казались живыми.

— Отец! — возбуждённо закричала Флоренс. — Отец, иди скорей сюда! Купи для меня этот букет. Нет, уж я его никому не подарю, я возьму его себе! И, пожалуйста, поскорей, а то здесь так жарко — ужас!

Чезарина давно уже тревожно следила за управляющим в американцами. Она не понимала, о чём они говорят, но сразу почувствовала к ним неприязнь. И вдруг она увидела руку девочки, протянутую к букету, и офицера, который вынимал бумажник.

— Не продаётся! — не своим голосом вскрикнула Чезарина и стала перед столиком, заслоняя собой букет. — Эти цветы не продаются!

Маленькая американка взглянула сквозь очки на управляющего.

— Что говорит девочка? — спросила она. — Я не понимаю.

Сконфуженный и злой, синьор Казали пробормотал:

— Девочка говорит, что не хочет продавать букет… Видите ли, мисс, это работа её отца, который погиб.

Офицер насмешливо скривил губы:

— Странно, — сказал он, ни к кому не обращаясь, — неужели администрация не может заставить девчонку? Сказать ей, что она будет выброшена с завода, если не продаст свой букет, — и дело с концом…

Синьор Казали пугливо озирался. Он видел, каким огнём горят глаза рабочих.

Понемногу все в цехе бросили работу и теперь окружили управляющею и американцев. Между тем Флоренс теребила отца.

— Дай мне денег, па, я сама договорюсь с девчонкой, — сказала она. — Видишь? — Она раскрыла ладонь и показала Чезарине бумажки. — Вот они — деньги. Бери их и отлай мне букет.