Джим Моррисон после смерти

Мистер Томас вовсе не собирался затевать Великое и Последнее противостояние Томаса, бесстрашного козла. Но похоже, все к тому шло – хотя пока он благополучно забился в угол в самом дальнем конце горящего коридора, по возможности дальше от «театра боевых действий». Глаза слезились от дыма. Отступать было некуда. Мысленно он уже приготовился к неизбежной реинкарнации. Он убеждал себя, что, наверное, как козёл, он себя исчерпал; пришло время что-то менять. Насколько он мог судить, его единственная надежда остаться в этой реальности – держаться подальше от Эйми, чтобы мятежницы не подумали, будто он с ней. Надо изобразить из себя невинную жертву – или даже беспомощного заложника. Может быть, у него даже получится занять пост Агнца Божьего при новом режиме, чтобы целыми днями лежать на травке, пить пиво и жевать глянцевые журналы, которые будут ему подносить бритоголовые дамочки в красных плащах. Но не стоит загадывать так далеко. Агнец Божий – это одно, а вот «Божий Козёл» совсем не звучит.

Взорвалась очередная граната, вызвав смятение в рядах защитников. Из-за пыли и дыма мистер Томас не видел, что там происходит, в дальнем конце коридора, – но вот дым немного рассеялся, и над кучей обломков поднялся белый флаг. То есть даже не флаг, а какая-то грязная тряпка. Всё было предельно ясно. Эйми Макферсон сдаётся. Выбрасывает полотенце, если выразиться на боксёрском жаргоне. Это был не призыв к перемирию. Это была полная, безоговорочная капитуляция. И теперь мистера Томаса волновал только один вопрос: распинают ли козлов на кресте.

* * *

– Похоже, пока что у нас боевая ничья.

Монахиня с автоматом разом подрастеряла весь свой воинственный задор, когда увидела Дока, целившегося в неё из Пистолета, Который Принадлежал Элвису. Легендарный пистолет появился в его руке, словно по волшебству. Монашка в алом плаще растерянно замерла, а Док рассмеялся:

– Я бы не стал так расстраиваться, голубушка. Понимаю, обидно. Но я – пьяный ли, трезвый – всяко лучше тебя обращаюсь с оружием. И в этом нет никакого позора – отступить перед Доком Холлидеем. – Он прищурился и внимательно посмотрел на молодую женщину. – Кажется, я тебя знаю.

Монашка смутилась:

– Да, Док. Ты меня знаешь. Ты бы, наверное, узнал меня сразу, если б не эта причёска.

Док нахмурился: – Ты…

– Я Аура-Ли. Я раньше работала…

Док улыбнулся. Продолжения ему не требовалось.

– Ну конечно.

– Пока я не отринула грехи плоти…

– Какие ещё грехи плоти? Прямо викторианство какое-то. Насколько я помню, тебе очень нравилась твоя работа.

– Она мне нравилась, потому что тогда я не знала ничего лучше. Бернадетта нам говорит…

– Какая, к чертям, Бернадетта?

– Бернадетта, Молот Господень.

Док, кажется, начал терять терпение.

– Какой ещё Молот Господень? Это что, должность такая? Или профессия?

– Ты её знал как Трикси.

– Трикси? Так это Трикси все замутила? И эта стервоза теперь называет себя »Бернадетта, Молот Господень»? От неё и в борделе все просто на стенку лезли, но я как-то не думал, что она до такого дойдёт. Похоже, девочка и сама помешалась на религиозной почве, и вас всех заразила.

Аура-Ли явно очень расстроилась.

– Ты мне всегда очень нравился. Док. Ты ко мне хорошо относился, ну и вообще… только ты выбирай выражения, когда говоришь про Бернадетту. Уже очень скоро решится твоя судьба, и решать её будет она, Бернадетта.

Док опасно прищурился:

– Многие думали, что они могут решать судьбу Дока Холлидея. И где же они теперь?

– Пожалуйста, будь осторожен. Скоро она будет здесь.

* * *

Какой-то мелкий херувим, ростом разве что чуть повыше мистера Томаса, в красных детских подгузниках и с крошечными пушистыми крылышками за спиной, вскарабкался на кучу обломков. Смотрелось это забавно, и мистер Томас непременно бы рассмеялся, если бы херувим не держал в пухлой ручке огромный «магнум» 44-го калибра. Причём, судя по всему, ангелочек прекрасно знал, как с этим «магнумом» обращаться. Увидев мистера Томаса, херувимчик остановился и навёл на него пистолет:

– Ну что, мой козлик, попался? Руки вверх.

Мистер Томас вообще не любил, когда в него целятся из пистолета, и особенно – когда в него целятся из пистолета упитанные херувимчики-карапузы с тонкими детскими голосочками, возомнившие себя Клинтом Иствудом. Он даже не сразу нашёлся, что сказать, а когда наконец заговорил, голос был хриплым и сдавленным, отчасти – из-за дыма, отчасти – из-за мрачных предчувствий.

– Я не могу поднять руки вверх. У меня только ноги, с копытами.

– Тогда поднимай ноги. С копытами.

– Не могу. Если я подниму ноги, я упаду. Ты что, совсем идиот? Я же козёл. Четвероногое животное.

Херувим ткнул своим «магнумом» чуть ли не в морду мистеру Томасу:

– Не смей меня так называть.

Мистер Томас подумал, что здесь только один идиот – он сам. Оскорблять человека, держащего в руках самый мощный из всех пистолетов, пусть даже этот человек не выше трёх футов ростом, – на такое способен только полный придурок.

– Прошу прошения, малыш. Понимаешь, я весь на нервах.

Херувим сразу перешёл к делу:

– Четвероногий ты там или нет, но ты – мой пленник.