Джип из тыквы

Я прощально киваю и мимо тележки со средствами для уборки прохожу на крыльцо.

Скучаю на диване у телевизора.

Скучаю за обедом с дедульками, которые уделяют мне гораздо меньше внимания, чем жареной треске.

Скучаю на процедурах.

Изнывая от скуки, звоню Кларе Карловне и слушаю ее рассказ об отбитом вражеском нашествии.

– Ах, Мэри! Это было так весело! – ликует моя бравая соседка. – Пока гадкий Макс ломился в вашу дверь, я позвонила Жозефине, а она успела вызвать участкового, и он подоспел как раз вовремя! В тот самый момент, когда противный Макс обозвал нас с Жозефиной гламурными мумиями!

– Да как он смел! – возмущаюсь я, с трудом сдерживая смех.

Каков Макс, а? Поэт!

– Да-да, а еще он назвал нас с Жозефиной дряхлыми воронами, которые суют свои ороговевшие клювы не в свое дело! Каково? Ороговевшие клювы! – негодует Клара Карловна. – Просто отвратительный юноша, ни воспитания, ни манер! Но Андрей Ильич как настоящий джентльмен живо окоротил этого зарвавшегося молокососа.

– С помощью табельного оружия? – надеюсь я, с удовольствием воображая себе Макса, изрешеченного пулями а-ля чайное ситечко Клары Карловны.

Чувствую, что при одной этой мысли гармония мироздания быстро идет на поправку.

– Нет-нет, Андрей Ильич не стрелял! – возражает моя соседка, и в голосе ее слышится сожаление: очевидно, оскорбленная в лучших чувствах, Клара Карловна приветствовала бы такое развитие событий. – Он забрал грубияна в участок для проверки документов и воспитательной беседы. Думаю, больше вы его не увидите.

– Хотелось бы, – говорю я.

Клара Карловна клянется, что и впредь не оставит заботой и вниманием мое жилище, я сердечно и искренне благодарю ее, и мы прощаемся.

Улыбаясь, укладываюсь на диван, и тут телефон звонит сам – на сей раз домашний аппарат, не мой мобильный.

Помня доклад горничной, предполагаю, что это Макс или Валентин, и не снимаю трубку, но звонок повторяется еще трижды с десятиминутным интервалом, и я не выдерживаю.

Какие настойчивые негодяи!

Сжимая кулаки, иду к телефону и роняю в трубку такое прочувствованное «Алло!», что, с грохотом прокатившись по проводу, оно должно взорваться в ухе на другом конце, как бомба.

Злобно усмехаясь, жду ответной реакции и роняю челюсть, услышав совершенно невозмутимое:

– Добрый вечер.

Это Саныч.

Я тут же понимаю, кто был тот вежливый мужчина, который сначала поздоровался с горничной, а потом попрощался, и мысленно отчитываю себя за запальчивость и явное проявление дурного характера.

Что он подумает о девушке, которая рявкает в телефонную трубку, как сердитый фельдфебель?!

– Как дела? – спокойно спрашивает добрый Саныч у злого фельдфебеля.

– Все нормально, – без рыка и лязганья отвечаю я, не уточняя, что в моем случае «нормально» значит «с разнообразными малоприятными приключениями». – А откуда ты знаешь мой телефон?

Едва спросив, ужасаюсь: черт, черт, черт! Он подумает, что я не рада его звонку!

– Это общий номер санатория плюс добавочный «13», – объясняет Саныч. – Вы ведь живете в бунгало номер тринадцать.

Голос у него твердый и ровный, как рельс, но я слушаю, затаив дыхание, и угадываю в конце фразы вопросительный знак. Он воздушный, легкий, едва уловимый.

Поскольку Саныч знает, где я живу, под вопросом не номер домика. Он хочет знать, живу ли я в тринадцатом бунгало с мужчиной, который меня встречал.

– Не мы, а я, – поправляю я нарочито небрежно. – Я одна тут живу, совершенно одна. Хотя нет, вчера я завела собаку.

– Какую? – в голосе Саныча угадывается радость – тоже легкая, воздушная, едва уловимая.

Должно быть, он любит собак.

– Замечательную, – говорю. – Вот увидишь, она просто прелесть.

Я замолкаю и напряженно вслушиваюсь в невнятные шумы на линии.

Фактически я пригласила Саныча в гости. Поймет он это или нет? А если поймет, то примет ли мое приглашение?

За десять секунд тишины обзавожусь парой седых волос.

Наконец голос-рельс гудит:

– Как насчет завтра?

– Согласна! – слишком поспешно для уважающей себя девушки отвечаю я и, спохватившись, свободной от трубки рукой колочу кулаком по лбу.

Вот же глупая, не могла тоже выдержать театральную паузу!

– Тогда до завтра, – подводит итог беседы Саныч и, еще секунду помедлив, желает мне доброй ночи.

– До свидания! – оживленно прощаюсь я.

И затем с полчаса пристрастно анализирую разговор, в котором словам было тесно, а чувствам просторно.

По всему выходит, что Санычу я интересна, и он мне тоже (мягко говоря).

После ужина недолго гуляю по парку с Лариской и Белкой. Чувствую себя прекрасно, но тороплюсь лечь спать: очень хочется, чтобы поскорее наступило завтра.

Почему-то я решила, что Саныч ранняя пташка, и жду его начиная с шести утра.

В шесть его нет, в семь нет, в восемь – тоже нет.

В половине девятого глотаю пшенную кашу с приправой из непролитых слез, прекрасно понимая, что это очень глупо. Саныч ничего мне не обещал. Он дал понять, что приедет, но не назначил время встречи. И не намекнул, что мы будем делать.

Я строго цыкаю на воображение, порывающееся раскрашивать мыльные пузыри.

– Чего грустишь? Не грусти! – зычным криком подбадривает меня седой дедуля.