Дживс и песнь песней

Вот тут я смог вложить в свой ответ больше чувства. По просьбе Таппи, эта Беллингер, прежде чем припасть к кормушке, спела нам несколько песен, и никто не стал бы отрицать, что ее легкие находятся в превосходной форме. Штукатурка все еще сыпалась с потолка.

– Потрясающий, – сказал я.

Таппи вздохнул и, налив себе дюйма четыре виски и дюйм содовой, смочил иссушенные жаждою уста.

– А-а! – сказал он. – Этого мне как раз и не хватало.

– А почему ты не пил за обедом?

– Видишь ли, – ответил Таппи, – я еще не выяснил, как Кора относится к привычке время от времени пропустить рюмочку, и на всякий случай решил воздержаться. Это, по моему убеждению, должно свидетельствовать о серьезности мыслей. Все еще висит на волоске, и малейшая оплошность может привести к роковому исходу.

– Мне абсолютно непонятно, как ты сможешь ее убедить в том, что у тебя вообще есть какие-то мысли, не говоря уже о серьезных.

– У меня есть свой метод.

– Уверен, он никуда не годен.

– Ах ты уверен, – сказал Таппи с возмущением. – К твоему сведению, все обстоит как раз наоборот. Я веду это дело по всем правилам. Помнишь Крепыша Бингхэма – он учился с нами в Оксфорде?

– Видел его на днях. Он принял сан.

– Ну да. Приход у него в Ист-Энде. Так вот, Крепыш Бингхэм открыл клуб для местных хулиганов. Сам знаешь, что это такое: чашка какао, трик-трак в читальне и время от времени благопристойные развлечения в зале для собраний масонской ложи. А я ему помогаю. Уже месяц все вечера провожу за трик-траком. Кора одобряет. Я уговорил ее в ближайший вторник там спеть.

– Вот как?

– Именно. А теперь, Берти, оцени мою дьявольскую изобретательность: я тоже буду петь.

– Почему ты думаешь, что тебе это поможет?

– Потому что то, как я собираюсь петь песню, которую я собираюсь петь, откроет перед ней такие глубины моей натуры, о которых она и не подозревает. Она увидит, как эти грубые невежественные люди проливают слезы умиления, и скажет себе: «Черт побери, золотое сердце у этого парня!» Я выбрал не какой-нибудь пустячок. Никакого вульгарного шутовства! Я буду петь об одиноких ангелах…

Я вскрикнул.

– Уж не собираешься ли ты петь «Моего сыночка»?

– Ты угадал.

Я был потрясен. Да, черт побери, потрясен. У меня весьма строгие взгляды на «Моего сыночка». Я считаю, что эту песню должны исполнять лишь немногие избранные, причем исключительно в тишине и уединении ванной комнаты. Самая мысль о публичной казни, совершаемой над «Моим сыночком» человеком, способным поступить с другом так, как молодой Таппи поступил со мной в тот вечер в «Трутнях», – самая мысль об этом заставляла меня страдать. Да, да, страдать.

Я, впрочем, не успел выразить свое негодование, ибо в этот момент вошел Дживс.

– Звонила миссис Треверс, сэр. Она поручила сообщить вам, что будет здесь через несколько минут.

– Принято к сведению, Дживс, – сказал я. – Так вот, Таппи…

Я замолчал. Таппи исчез.

– Дживс, куда вы его подевали? – спросил я.

– Мистер Глоссоп удалился, сэр.

– Удалился? Как он мог удалиться? Он только что сидел вот здесь…

– Наружная дверь как раз закрывается, сэр.

– Но к чему такая спешка?

– Возможно, мистер Глоссоп предпочел не встречаться с миссис Треверс, сэр.

– Но почему?

– Не могу сказать с определенностью, сэр. Однако при упоминании имени миссис Треверс он тут же встал.