Дживс, вы — гений! Ваша взяла, Дживс!

– Какая наглость! – заорал Таппи, вибрируя всем телом, точно Гассин тритон, у которого наступил брачный период. – Он еще смеет говорить о жуках! Предатель! Трусливая собака!

Вопрос, по-моему, спорный. Если ты предатель и трусливая собака, это не значит, что ты лишен права говорить о жуках. Полагаю, в компетентных кругах могли бы дать по этому поводу пространный комментарий.

Но я не стал спорить.

– Послушай, ты второй раз называешь меня предателем и трусом. И я настаиваю, – твердо проговорил я, – на объяснении. Тебе ведь уже было сказано, что только из самых лучших и самых добрых побуждений я в разговоре с Анджелой ругал тебя последними словами. Думаешь, мне было легко? Я сносил эти адовы муки только во имя нашей многолетней дружбы. А ты заявляешь, что не веришь мне, и оскорбляешь меня: притащи я тебя в суд, тебе за такие слова припаяли бы штраф на кругленькую сумму. Надо бы проконсультироваться у моего юриста, но я и так знаю, что дело верное. Послушай, Таппи, ну пошевели ты мозгами. Зачем мне было затевать всю эту канитель, если не во имя твоего блага? Назови причину. Хоть одну.

– И назову. Думаешь, я не знаю? Ты сам влюблен в Анджелу.

– Что?!

– Ты меня очернил, чтобы настроить ее против меня и убрать соперника с дороги.

Ничего более абсурдного я в жизни не слышал. Черт побери, я же знаю Анджелу с пеленок. Нельзя влюбиться в близких родственниц, которых знаешь с пеленок. Кроме того, закон запрещает жениться на кузинах. Или я что-то перепутал? Может, речь идет о бабушках?

– Таппи, старый осел! – воскликнул я. – Что ты мелешь? Видно, совсем рехнулся.

– Да?

– Я влюблен в Анджелу? Ха-ха-ха!

– Ты своими «ха-ха-ха» не отделаешься. Она называла тебя «дорогой».

– Ну и что? Кстати, я этого не одобряю. Меня коробит, когда современные девицы расточают «дорогой» направо и налево. По-моему, это распущенность.

– А кто растирал ей лодыжки?

– Таппи, но ведь я растирал исключительно по-братски. Даже не придал этому никакого значения. Послушай, черт тебя подери, с теми намерениями, в которых ты меня подозреваешь, я к Анджеле и близко бы не подошел.

– Это почему? Недостаточно хороша для тебя?

– Нет, ты не понял, – торопливо сказал я. – Когда я говорю, что и близко не подойду к Анджеле, я имею в виду, что питаю к ней только теплые родственные чувства. Другими словами, ты можешь быть совершенно уверен: между нами нет и не может быть никаких других отношений, кроме дружеских.

– Наверняка это ты ей намекнул, что я ночью собираюсь в кладовку, хотел, чтобы она меня там застукала один на один с пирогом и чтобы я окончательно упал в ее глазах.

– Таппи! В своем ли ты уме? – Я был потрясен. – Неужели ты думаешь, что Вустер на такое способен?

Он тяжело перевел дух.

– Послушай, – сказал он, – спорить бессмысленно. Против фактов не пойдешь. В Каннах кто-то у меня ее похитил. А ты сам мне признался, что там она все время была с тобой и, кроме тебя, ни с кем не виделась. Ты бахвалился, что вы вместе купались, гуляли при луне…

– Совсем не бахвалился. Просто упомянул – и все.

– Надеюсь, теперь ты понял, почему я собираюсь с тобой разделаться, вот только вытащу тебя из-за проклятой скамейки? И зачем их в саду нагородили? – злобно сказал Таппи. – Не понимаю. Торчат повсюду и мешают.

И он снова на меня набросился, чуть не схватил за горло. Надо было немедленно что-то придумать. В такие минуты, как я уже упоминал, Бертрам Вустер на высоте. Мне вдруг вспомнился дурацкий казус с этой Бассет, и в мгновенном озарении я увидел, как он мне может сейчас пригодиться.

– Таппи, ты не так все понял, – проговорил я, огибая скамейку. – Мы с Анджелой действительно все время были неразлучны, но отношения у нас с ней от начала до конца самые что ни на есть товарищеские, чистые и абсолютно целомудренные. Могу это доказать. Когда мы были в Каннах, я влюбился совсем в другую девушку.

– Что?!

– Влюбился. В другую девушку. В Каннах.

Наконец-то я подобрал ключик к этому придурку. Он перестал кружить вокруг скамьи. Руки у него разжались.

– Это правда?

– Официально заявляю: чистая правда.

– Кто она?

– Таппи, разве джентльмен может позволить себе всуе упоминать имя дамы?

– Может, если не хочет получить по шее.

Я понял, что тут клинический случай.

– Мадлен Бассет, – сказал я.

– Кто?!

– Мадлен Бассет.

Он был потрясен.

– Неужели ты хочешь сказать, что любишь это ходячее недоразумение?

– Таппи, я бы не стал называть ее «ходячее недоразумение». Это неуважительно.

– А мне плевать. Мне нужны факты. Значит, ты, будучи в здравом уме, утверждаешь, что любишь эту малахольную Бассет, пронеси меня, господи?

– Не понимаю, почему ты ее называешь «малахольная Бассет, пронеси меня, господи». Очаровательная девушка, красавица. Может, самую малость странная. Между нами, довольно трудно разделить ее точку зрения на звезды и кроликов, но «малахольная Бассет, пронеси меня, господи» – это уж слишком.

– Ладно, значит, ты утверждаешь, что влюблен в нее?

– Само собой.

– Не верится, Вустер, ох, не верится.

Я понял: надо нанести на полотно последний мазок.