Джоанна Аларика

Проснулась она в четыре часа. Голод сделался совсем нестерпимым. Нужно было что-то предпринимать: или идти в Халапу, чтобы попытаться продать часы, или попробовать добыть съестного здесь. Ей пришло в голову, что она еще не была в центре поселка; если здесь есть даже школа, то должны быть и лавки; возможно, часы кого-либо заинтересуют.

Выбравшись из школьного сада через пролом в изгороди, Джоанна огляделась и быстро пошла по безлюдной уличке, стараясь держаться непринужденно. Ее предположения оказались верными: выйдя на площадь, она сразу увидела лавку — одну из тех «боличес», где торгуют решительно всем, от спиртных напитков распивочно и навынос до рабочей одежды и несложных земледельческих орудий — мотыг, лопат и мачете.

Джоанна вошла в лавку. Посетителей не было, за прилавком дремал хозяин. Над его головой рядом с рекламой стирального порошка Левер висел новенький портрет Кастильо Армаса — худощавого человека с фатовскими усиками, в одетой набекрень фуражке с широкой тульей.

— Добрый день, — сказала Джоанна негромко, подойдя к прилавку, и покосилась на портрет. — Сеньор, я хотела предложить купить у меня одну вещь…

Разомкнув браслет, она положила часы перед лавочником. Тот пожал плечами.

— Я не ювелир, сеньорита, таких вещей я не покупаю. С этим вам нужно в город… Поезжайте в Халапу, там купят.

— У меня совершенно нет времени, сеньор, — умоляюще сказала Джоанна, — вы понимаете, я оказалась в таком положении… Я отдам их совсем недорого, посмотрите, это настоящая швейцарская «Омега», золотая… вот проба, посмотрите…

Лавочник повертел часы в руках и снова пожал плечами.

— Я не понимаю в таких вещах, — проворчал он, принимая равнодушный вид. — Сколько вы за них хотите?

К этому вопросу Джоанна была не подготовлена. В Нью-Йорке такие часы стоили долларов двести. Но здесь?

— Полтораста кетсалей? — сказала она нерешительно.

Лавочник разыграл недоумение, почти испуг.

— Вы шутите, сеньорита! Шутка сказать — полтораста! Может, они только позолоченные… Если хотите — только чтобы вас выручить — могу дать восемьдесят.

— Хорошо, — быстро сказала Джоанна, — я согласна.

Лавочник убрал часы и выдвинул денежный ящик.

— Будете что-нибудь покупать? — спросил он.

Джоанна оглядела полки, борясь с желанием истратить на еду половину денег. Но приходилось экономить — больше у нее ничего не оставалось.

— Дайте мне хлеба, — нерешительно сказала она, — потом… пакетик масла и фунт вон той колбасы… Да, у вас есть простые рубашки такого приблизительно типа?

Лавочник взглянул на нее, прикидывая размер, и достал с полки клетчатую ковбойку.

— Хорошо, — кивнула Джоанна. — Мне еще нужно какую-нибудь обувь, тридцать шестой номер…

Лавочник подал ей грубые сандалии — «каитес», какие носят крестьяне.

— Все? — спросил он, подсчитывая стоимость покупок на обрывке бумаги.

— Все. Где у вас можно переодеться?

— Пройдите в ту дверь, там никого нет.

Джоанна вышла и через минуту вернулась, неся под мышкой старые вещи. Заметив в углу ящик с мусором, она выбросила туда сверток и подошла к прилавку. Лавочник отдал ей хлеб, масло и колбасу и выложил пачку замусоленных кредиток. Джоанна, не считая, сунула их в карман.

— Всего хорошего, — сказала она, поворачиваясь к выходу.

— До свидания, сеньорита.

Выйдя из лавки, Джоанна лицом к лицу столкнулась с двумя солдатами из «армии освобождения».

Они стояли перед дверью, лениво переругиваясь: очевидно, решали, продолжать ли обход или зайти пропустить по стаканчику агуардиенте.[65] Джоанна, которая почему-то считала, что после отъезда радиоустановки в местечке не осталось ни одного «освободителя», при виде их замерла от испуга и неожиданности. Первой ее реакцией — чисто инстинктивной — было шарахнуться обратно в лавку; но тут же она сообразила, что такое поведение выдаст ее с головой, и заставила себя сойти по истертым каменным ступенькам низкого крыльца. Оба солдата, от которых не укрылось ее мгновенное замешательство, смотрели на нее; прекратив свой спор. Джоанна машинальным жестом поправила волосы и, закусив губы, быстро прошла мимо, прижимая к груди сверток с покупками и удерживая желание бежать. Солдаты переглянулись.

— Эй, сеньорита! — крикнул один. — Погодите-ка! Похоже, что у вас есть основания не попадаться на глаза властям, а?

Джоанна обернулась и постаралась улыбнуться.

— Не попадаться на глаза? Нет, что вы… ровно никаких! Простите, кабальерос, я немного спешу…

— Стойте, я вам сказал!

Солдат вразвалку подошел к «ей. Высокие шнурованные башмаки, бриджи, лихо заломленная техасская шляпа с широкими полями, на рукаве пропотевшей рубахи — эмблема «армии освобождения»— крест и меч; Джоанна, бледнея, молча смотрела на него широко открытыми глазами.

— Где живешь? — спросил солдат, нагло оглядев ее с головы до ног.

— Я… я не здешняя, сеньор…

— Это видно, — многозначительно сказал солдат и прищурился: — Русская? Товарич-товарич?

— Русская, я? — нервно рассмеялась Джоанна. — Что вы, сеньор, я родилась в департаменте Эскинтла…

Ствол автомата уперся ей в грудь.