Джойс

Сентябрь в Париже обернулся для Джойса началом неприятностей с «Поминками по Финнегану». «Дайэл», попросивший третью главу, поначалу принял ее, затем потребовал поправок, потом отказался печатать. Но Джойса насторожило даже не это, а растущая неприязнь к книге, которая, собственно, еще не была написана. Опыт «Улисса» его мало успокаивал: да и против «Поминок…» высказывались теперь даже друзья, принявшие первые романы. Те, на чью поддержку он надеялся, отмалчивались, в лучшем случае дожидаясь издания целой книги. Им было трудно читать ее иначе чем как бесконечную цепь каламбуров, пун, лингвистических шуток, а по-другому они не могли. Сперва удивление, потом раздражение и даже гнев. Многие высказывали огорчение, но были откровенные издевки. Очень осторожна была в своих письмах мисс Уивер, хотя при этом всячески поощряла работу Джойса. Но он чувствовал неладное. Всячески стараясь помочь ей верно воспринять книгу, он подробно объяснял и комментировал посылаемые куски текста, а однажды даже предложил ей «заказывать» фрагменты по своему усмотрению.

Предложение в общем было вполне приемлемым, в силу универсальности задуманной книги; оно даже позабавило мисс Уивер, которая написала ему о каких-то местных легендах Пенрита, где отдыхала, и шуточное письмо в стиле его словообразований. Там описывались гигантский кенотаф, два каменных столба и четыре горизонтальных бруса между ними, который называли «могилой великана». Правда, последняя фраза была такой: «Но то, что мне действительно понравилось, скорее всего станет заказом на вашу следующую книгу! Однако время это еще далеко». Джойс уловил тревожную для него ноту, но остановиться уже не мог и не хотел.

Он ответил ей: «Я знаю, что это не более чем игра. Но это игра, которую я научился вести на свой собственный лад. Дети могут играть или не играть. Огр все равно придет за ними». Джойс и этот символ истолковал как каменное воплощение Ирвикера — голова в Хоуте, ноги в Кастл-Нок, что в Феникс-парке, а второе — бочонок виски и бочонок «Гиннеса» в головах и ногах Финнегана.

Отрывок (почти всю книгу «Шоуна») вместе с подробным комментарием пун, топонимов и антропонимов Джойс послал и Паунду. В середине ноября тот ответил:

«Дорогой Джим, рукопись прибыла. Все, что я могу сделать, это пожелать тебе всех возможных успехов.

Я возьмусь за нее еще раз, но в данный момент я ничего в ней понять не могу. Ничего не могу и сказать, ни о какой нехватке божественного прозрения или нового средства от триппера, стоящего такой оплетающей перифразировки.

Несомненно, сыщутся терпеливые души, которые продерутся через всё в поисках возможной шутки… но отсутствие любой связи с замыслом автора служит только развлечению или наставлению… К данному моменту я отыскал фрагмент в части Тристана и Изольды, который ты читал год назад… mais apart са…[143] и в любом случае я не вижу, что здесь к чему… undsoweiter[144]

Всгдтвй Э. П.».

А через пару дней он получил письмо от мисс Уивер. Благодарность за подробные разъяснения впервые сопровождалась очень осторожным упоминанием о Читателе Обыкновенном: «Но, дорогой сэр (я, кажется, всегда нахожу какое-то „но“) хуже всего то, что без общего ключа и глоссария, такого, какой вы сделали для меня, бедный простодушный читатель утратит очень большую часть вашего замысла; беспомощное барахтанье — неминуемая опасность… Возможно, вы хотели, чтобы Он, Она и Они таким образом исчезли с горизонта — и особенно все чиновники — по крайней мере чтобы книга беспрепятственно могла доплыть до дальнего берега „Дублина всех времен“. Другими словами, будет ли это совершенно против вашей природы, убеждений и принципов опубликовать (когда придет время) одновременно с обычным изданием еще и аннотированное (скажем, по двойной или тройной цене?). Забрасываю как простое предложение».

Судя по дневникам, письмо мисс Уивер его не удивило — опыт таких предложений накапливался со времен «Дублинцев»; но от Паунда он такого не ожидал. Нора вспоминает, что он долго лежал на диване, отвернувшись к стене. Но на следующий день Джойс, как ни в чем не бывало, сел за ответ:

«Громадная часть человеческого существования проходит в состоянии, которое не может быть передано осмысленным образом с помощью языка бодрствования, сухомолотой грамматики и бегущего сюжета».

Паунд стоял на своем — ни одна книга не стоит таких усилий, кроме Библии, а Библия написана другим языком и о других вещах. Паунд не понимал главного — он был среди немногих людей, от которых Джойс ожидал поддержки. Еще Лактанций говорил: «Habent sua fata libelli…» — «Книги имеют свою судьбу», эту часть цитаты знали все, но гораздо реже звучало продолжение, «…pro captu lectoris», «зависящую от способностей читателя». Способности Паунда останавливались как раз перед «Поминками по Финнегану». Слабым утешением было то, что таких явно ожидались миллионы.