Джойс

Лючия, очень любившая брата, почувствовала себя брошенной. Поведение ее стало неустойчивым — маленькие странности поначалу относились за счет фамильной эксцентричности, но пройдет всего несколько лет, и она изменится до неузнаваемости. Пока она весела, болтлива, смешит взрослых на вечеринках у Джойсов, изображая Чарли Чаплина в обвислых штанах, котелке и с тросточкой. Потом героем стал Наполеон — о нем она даже написала маленькую статью, и ее напечатал Ларбо, одним из первых заметивший ее странности.

Девочка превращалась в девушку, озабоченную дефектами своей внешности. Лючия довольно заметно косила, а на подбородке у нее был шрам. Джойс боялся операции, которая могла бы снять косоглазие, но Лючия начала сама настаивать на ней. Операцию сделали, но без особого успеха. Вряд ли это было решающим фактором; многие биографы считают, что Лючия больше пострадала из-за той беспорядочной жизни, которую семья вела до и после ее рождения, — переезды, ссоры, бесконечная череда гостей. Школы, менявшиеся одна за другой, тоже сделали свое дело: два года в Триесте, потом четыре с половиной года Цюриха при полном незнании немецкого — она училась целый год, снова год Триеста, затем переезд в Париж в 1920-м — новый язык, сначала полгода в частной школе, потом год в лицее Дюрэй. Но и вне школы тянулась такая же череда метаний от одного занятия к другому: в Цюрихе и Триесте Лючия три года занималась пианино, в Париже и Зальцбурге брала уроки пения, в академии Жюлиана в Париже училась рисованию, однако больше всего она тянулась к танцу. Упорно и сосредоточенно, как Джойсы при необходимости могли, Лючия занималась, меняя школу за школой и работая по шесть-семь часов в день. За это время она числилась на знаменитых курсах Жака Далькроза, у шведа Яна Берлина, у венгра Мадика, у Владимира Егорова, американца Рэймонда Дункана, современным танцем занималась у Маргарет Моррис.

Тоненькая, высокая, по-отцовски грациозная, Лючия была заметна и своеобразна; ее скоро начали включать в серьезные концерты, давать интересные партии. Она станцевала многое в постановках Луи Аттона, была на гастролях в Брюсселе, но 28 мая 1929 года состоялось ее последнее выступление. Международный конкурс танца в Баль-Булье не принес ей приза, но дал что-то вроде славы: Лючия выступала в сверкающем костюме рыбки, и публика от души аплодировала, крича: «Голосуем за ирландочку!» Джойс был страшно доволен. Однако странности одержали верх и тут. Девушка решила, что для танцовщицы ей не хватает выносливости, и после месяца непрекращавшихся рыданий с карьерой было покончено.

Вскоре после этого Мария и Эжен Жола встретили в ресторане, куда они зашли с Джойсами, знакомую-врача. Та поинтересовалась, не знают ли они этих англичан, и, узнав, кто там за столиком, покачала головой:

— Будь я матерью дочери Джеймса Джойса, я бы очень задумалась, почему она так странно глядит перед собой…

Но Джойс не обращал на это никакого внимания и настаивал, чтобы она вернулась к рисованию. В следующие два года Лючии будет не до рисования, и неизвестно, упущено было время или ничего все равно нельзя было сделать.

У самого Джойса, похоже, снова назревала операция, хотя следовало дождаться более серьезного ухудшения, а потому приходилось терпеть слабость и постоянную боль, несмотря на которую Джойс пытался закончить новую версию бдения Шоуна. Он не мог потерять работу целого месяца.

Одновременно критикам и серьезным читателям был преподнесен сюрприз.

Еще в мае появилась книжка о «Ходе работы». Издевательски длинное название, «Our Exagmination round His Factification for Incamination of Work in Progress», пародирующее средневековые апологии, включало слова, также издевательски переплетенные с латинскими корнями. Например, «Exagmination» контаминировано из «Examination» и «ех agmine», то есть «уводить, отрываться», — Эллман считает, что в данном случае авторы собрались отделить в стаде Джойса агнцев от козлищ. Но сам Джойс безоговорочно полагал себя среди козлищ, как он говорил Ларбо, отчего мог думать и писать «капризно» («capra» на латыни «коза»). Авторов было двенадцать — в пабе Ирвикера двенадцать выпивох и у Христа столько же апостолов. Книга собрала эссе Сэмюела Беккета, Бадгена, Гилберта, Жола, Марселя Бриона, Макэлмона, Томаса Мак-Криви, Элиота Поула, Джона Родкера, Роберта Сейджа и Уильяма Карлоса Уильямса. В книгу вошли два злобных и упоительно безграмотных письма протеста, подписанных Дж. В. Л. Слингсби и Владимиром Диксоном. Так звали талантливого русского эмигранта, умершего в 1929 году в парижском американском госпитале от эмболии, и Джойс в своей беспощадности мог воспользоваться услышанным именем, тем более что он бывал там, в Нейи. Он сочинил и подписал нелепым для английского уха сочетанием чушь, полную ошибок, превращавшихся в пуны. Дж. В. Л. Слингсби было псевдонимом женщины-журналистки, пожаловавшейся на невнятность текста, и Сильвия Бич попросила ее написать об этом. Журналистка согласилась и весело сконструировала себе имя из «Джамблей» Лира.