Джойс

Письма брата шокировали юного Станислауса: все чаще появлялись просьбы прочитать или попросить Косгрейва прочесть разные труды по акушерству и эмбриологии, аккуратно выписать требуемые сведения и прислать. Вопросы бывали очень специальные и с анатомическими подробностями — Нора была беременна, и Джойс унимал свою тревогу, собирая информацию. Условия были тяжелыми, даже опасными: в декабре Нора уже не могла переносить холод в комнате, денег на другую квартиру не хватало. Тогда Франчини радушно предложил место на втором этаже своего дома на виа Медолино, 7 (теперь 1). Там была печка и даже письменный стол. В середине января 1905 года они переехали и остались у Франчини до отъезда из Пулы.

Джойс испытывал и другую тревогу. Еще в ноябре он завяз в романе, долго пробовал варианты и вдруг начал чувствовать, что текст не так хорош, как ему казалось. Он вернулся к своему рассказу «Канун Рождества» и вдруг переписал его как «Канун Дня Всех Святых». Конечным стало название «Глина»[44], потому что он был о телах, еще не вдохновленных духом, о нулевом уровне ирландского сознания. Дядя Уильям Мюррей понемногу отошел во второстепенные персонажи, а главной героиней Джойс сделал дальнюю родственницу, работавшую в большой дублинской прачечной. Тональность рассказа сменилась — с иронии на тщательно скрытое сочувствие, даже умиление. Крошечная прачка Мария, недалекая почти до слабоумия, детским голоском поющая на семейном празднике одну из любимых ирландцами арий, — жертва все той же ирландской жизни. И даже в шуточном гадании ей выпадает земля — одновременно предсказание смерти. Уже на втором этаже дома Франчини Джойс дописал рассказ и отослал его брату, попросив его отнести рукопись в «Айриш хоумстед». Получив отказ, он разозлился на Джорджа Рассела, которого счел главным виновником неудачи.

Пулу Джойс не любил, но ему там было совсем неплохо. Он поправился, отпустил красивые усы, с помощью Норы научился красиво укладывать волосы и, видимо, ощутил вкус к тому особому дендизму, который станет чертой его облика, своеобразным иконографическим паролем, так дивно выглядящим сейчас на фотографиях настоящего серебра и никак не поддающимся имитации… Для денди у него были чудовищные зубы, сгнившие настолько, что в Париже он не мог есть любимый за сытность и дешевизну луковый суп — горячая пища, попадавшая на разрушенную эмаль, заставляла его корчиться от боли. В Пуле он сумел отложить денег на приличного дантиста и починить несколько самых проблемных дырок. Сшил новый костюм. Взял напрокат пианино и восхищал друзей своим пением.

Но этому теплому мирку суждена была своя зима. Австрийская разведка обнаружила в Пуле шпионскую сеть, в которой главную роль играли итальянцы. Время было невоенное, но власти решили выдворить всех иностранцев из города. Влиятельные знакомства позволили Франчини отвоевать две недели на улаживание дел и сборы. Но Джойсу пришлось укладываться в пресловутые двадцать четыре часа. К счастью, буквально накануне Артифони предложил ему работу в триестском филиале Берлица.

Воскресным утром самого начала марта Джеймс и Нора отбыли туда, где им предстояло прожить почти десять лет и родить своих детей.

Глава одиннадцатая КВАРТИРЫ, СТРОКИ, МНОГОРЕЧЬЕ

Civilisation is hooped together [45].

В первый приезд Джойс, собственно, Триеста толком и не видел. Поэтому теперь он мог полюбоваться им в полной мере.

Триест — еще одна римская колония с длинной и славной историей. Сейчас это итальянский город на границе со Словенией, но итальянским он стал только в 1920 году по Рапалльскому договору. Когда в нем появились Джеймс и Нора, он принадлежал Австро-Венгрии и был четвертым из ее крупнейших городов.

От холмов Карсо по множеству террас город спускался к гавани. Читта-Веккиа, старая часть города с невысокими каменными домами и упоительно путанными, кривыми и узкими улочками, над которой вставал собор Сан-Джусто, Святого Юста, строившийся с IX по XIV век, была местом для прогулок и созерцания. Джойс поселился в новой части, где была школа. В 1905 году развернулась масштабная перестройка города. Порт был забит кораблями, на рейде ждали своей очереди сотни других, парусные лодки и небольшие суда лавировали по ветру и против. Джойсу было интересно разглядывать носовые скульптуры парусников, орнаменты и роспись бортов; во всем было то смешение западного и восточного начал, что Триест сохранял до сих пор. По улицам шагали мужчины и женщины в европейской одежде, а среди них совершенно естественно двигались люди в греческих, турецких, албанских национальных костюмах. Заходил Джойс и в православную греческую церковь, чтобы сравнить службы; а потом писал, что по сравнению с католическим ритуал кажется любительством.