Джойс

К этому времени Джеймс уже был маленьким, худеньким, послушным мальчиком во взрослой компании. Бледное личико, голубые глаза, странные для его возраста серьезность и самодостаточность. Впрочем, во всем остальном он был обычен и предсказуем. Близорукость вскоре нацепила на него очки, но лет в двенадцать болван-доктор посоветовал их снять. Домашнее имя Санни, «Солнышко», он получил явно в противовес вечно кислому брату Станислаусу. Сестру Нору прозвали «Буди» — это имя потом перейдет в «Портрет…». Непохожесть брата их пока не трогала, потому что он слишком рано привык ее скрывать.

По возрасту и темпераменту Джим легко становился вожаком детских игр. Через улицу, на Мартелло-террейс, 4 (а не 7, как в «Портрете…»), жила семья аптекаря по имени Джеймс Вэнс, и они, хотя и были протестантами, быстро подружились с Джойсами. Густой бас Вэнса превосходно вторил сильному тенору Джона в католическом гимне «Придите, все верные». Старший ребенок Вэнса, хорошенькая девочка Эйлин, была всего четырьмя месяцами старше Джеймса, и отцы часто полушутливо сговаривались сосватать первенцев. Данте Конвей грозно предупреждала Джима, что он попадет в ад, если будет играть с «еретичкой» Эйлин, и он даже грустно сообщил ей об этом, но удовольствия перевесили.

Ад и его главнокомандующий стали для мальчика чем-то вроде театрального реквизита. Он любил устраивать маленькие спектакли; одно из ранних воспоминаний Станислауса — как они разыгрывали историю Адама и Евы с их сестрой Маргарет, «Поппи», а Джим ползал вокруг них в роли змея, чрезвычайно его воодушевлявшей. Сатана был полезен и в другой миссии, вспоминала потом Эйлин Вэнс. Когда Джим решал наказать кого-то из братьев или сестер за дурное поведение, он повергал провинившегося на землю, накрывал красной садовой тачкой, натягивал красную вязаную шапку и начинал шипеть и трещать, изображая адское пламя, которым он сжигает грешника. Тридцать лет спустя в Цюрихе Джойс получил от квартирной хозяйки прозвище «герр Сатана» за остроконечную бородку и подпрыгивающую походку; но к тому времени он убедил себя, как это видно из «Портрета…», что настоящий враг — это Nobodaddy, дух несвободы, демон стеснения, а не «старый Ник», как в его богобоязненном детстве называли дьявола.

У Джима был несомненный талант выдумывать страшные истории. Одна из выдумок, сильно впечатлившая Эйлин, — о том, что его мама, когда дети рассердят ее, сует их головой в унитаз и дергает цепочку. Та же проказливость вылезла и на детском празднике, куда их водили вдвоем; там Джим подсыпал во все напитки соли. Гости, впрочем, аплодировали проказнику. Но лучшее из воспоминаний Эйлин Вэнс — дом Джойсов, наполненный музыкой. Мэри Джойс, такая золотоволосая, что кажется Эйлин ангелом, аккомпанирует Джону, и дети тоже поют. Ударным номером Станислауса была чуть цензурированная в угоду приличиям уличная баллада «Поминки по Финнегану», а Джим чаще всего пел «Пирог Хулихэна». Голос его и в то время был уже достаточно хорош, чтобы вторить родителям на любительском концерте в гребном клубе Брэя. Сохранилась дата — 26 июня 1888 года, ему чуть больше шести лет.

Джон Джойс величаво решил дать сыну лучшее образование в Ирландии. Побывав когда-то самым младшим учеником в колледже Сент-Колман, он не видел причин лишать этого опыта Джеймса. Клонгоувз-Вуд отстоял от Брэя всего на сорок миль; географически это Сэллинс, графство Килдэр. 1 сентября 1888 года родители привезли сына в школу. Плата составляла 25 фунтов в год, вполне по плечу Джону Джойсу — тогдашнему. Джима спросили, сколько ему лет, и он ответил: «Полседьмого». Так его и прозвали впоследствии. Мать, заливаясь слезами, попросила его не разговаривать с плохими мальчишками. Отец напомнил ему, что пятьдесят лет назад Джон О’Коннел, его прапрадедушка, преподносил Освободителю адрес именно в Клонгоувз. Еще он дал ему две пятишиллинговые монетки и строго запретил доносить на других мальчиков. Затем родители отбыли, и Джим остался начинать совершенно иную жизнь.

Джойс вынес из своего образования убежденность в высочайшем учительском мастерстве своих наставников-иезуитов; это особенно интересно, потому что всю свою жизнь он делал все, чтобы избавиться от внушенного ему педагогами в рясах. «Не думаю, что будет легко найти кого-нибудь, равного им», — спустя много лет говорил Джойс композитору Филиппу Жарнаку. Но нелегко понять, как он на самом деле чувствовал себя в эти годы. Станислаус вспоминает, что видел его счастливым и довольным, но «Портрет…» показывает нам несчастного и угнетенного мальчика. В самом деле, ребенок его лет, вырванный из нормальной семьи, не мог не испытывать потрясения. Руководство школы разрешало ему жить в медпункте, а не в дормитории, чтобы медсестра, няня Гэлвин, могла за ним приглядывать. Разумеется, она не могла полностью избавить его от тоски по дому и от притеснений других мальчишек, по крайней мере в первые месяцы. Снобизм детей ему был внове; он защищался от него, придумав себе отца-джентльмена, сделав одного из дядюшек судьей, а другого генералом.