Усмехнулся… А ведь все же больно. Знал, что будет хреново понять, насколько она любит этого урода, но надеялся, что сам увяз не настолько. Надежда сдохла только что. Беззвучно. Окоченела и разложилась за считанные секунды. Даже праха не осталось. Достаточно в глаза эти посмотреть, увидеть в них бездну отчаяния и понять, что это тупик.
Обхватила мои пальцы, а я резко их выдернул, накрыл ее руку ладонью и сам сжал.
— Знаешь, Мира. Я, конечно, все понимаю. Не мое это дело. Но и ты все прекрасно понимаешь. Не дура ведь. Вроде как. Я не горю желанием искать твоего виртуального любовника и тратить на это свое время.
Сжал ее ледяные пальцы сильнее и наклонился вперед.
— Ты себя в зеркале видела? Из-за чего? Потому что тебя кинули в вирте? Ты серьезно из-за этого дерьма не ходила на работу и сидишь тут дрожишь с опухшими от слез глазами?
Резко выдохнула, убирая свою руку. Будто пощечину мне влепил. Каждый вопрос отпечатался на коже обжигающим красным следом. Опустила голову, пытаясь сдержать непрошеные слезы. Только не при нем. Не при всех этих людях. Мне надоела за это время жалость. Жалость мамы, жалость самой к себе. Мерзкое чувство, от которого тошнило и кружилась голова.
— Он не… — Вскинула голову, внутренне сжавшись от той злости, что полыхала в его потемневших глазах. Стиснул челюсти, ожидая ответа. А я губы пересохшие облизнула и решила с другой стороны зайти.
— Дело в Нине… Это связано с Ниной. С ее смертью. Мне нужна информация о человеке, которого подозревают… — глубоко вдохнула, стараясь сдержать рвущиеся из груди всхлипы, — в ее убийстве.
Я встал со стула и склонился к ней, поднял голову за подбородок, глядя в глаза и понимая, что внутри все переворачивается от заблестевших слез. Когда я останусь с ублюдком наедине, за каждую слезу ребра пересчитаю. Кто-то сегодня будет харкать кровью. Только меня злило, что она отрицать пытается. Прикрывается следствием, Ниной. Стыдится. Пусть произнесет это вслух. Услышит, как оно звучит со стороны. Весь этот гребанный виртобредосекс с каким-то Джокером, мать его. И не лжет мне. Я ненавижу ложь в любом ее проявлении. В этом мы похожи с моим уродом — соседом.
— Не лги мне. Никогда мне не лги. Или ты говоришь правду, включая все. Реально все. Или я ухожу.
Качаю головой, чувствуя, что еще хотя бы слово, и меня разорвет от боли прямо тут. Среди всех этих людей, у него на глазах. Он хочет правды. Как и тот, другой. Они все хотят только правду. Они требуют искренности, и, получив ее, окунают в самую низменную, самую острую боль. Покачала головой, отстранившись назад и выдавила из себя шепотом:
— Не уходи… Но я не могу… здесь. Не хочу… здесь. Забери меня отсюда.
Как и в прошлый раз… и сейчас, как и тогда, я почему-то была уверена, что он не откажет. Заберет. Хотя, я ведь и в Джокере была уверена.
Джокееер. Я даже не знаю его настоящего имени. Ничего не знаю. Мне казалось, я медленно схожу с ума. Просто от осознания, насколько по-идиотски все это, насколько наивно, утопично, гадко… Но от этого ничего не менялось. Пусть Джокер нереальный, но мои чувства реальны. Мои воспоминания реальны, мое ощущение его рук на теле, поцелуев, запаха. ВСЕ ЭТО РЕАЛЬНО. И моя боль реальна.
Резко поднял Миру со стула, глядя в глаза.
— Поехали.
Приобняв, повел к выходу из кафе, по пути сунув официантке деньги и подмигнув, когда она смущенно улыбнулась.
— Без сдачи, куколка.
Усадил Миру в машину, сел за руль и сунул в рот сигарету. Бросил на нее взгляд — дрожит. Вот-вот сорвется. И от одной мысли, что увижу ее слезы, захотелось убивать. Зверски убивать, извращенно с особым садизмом.