Джокер в колоде

— Ну, очень может быть, что он. По имеющимся у нас данным, ему удаляли аппендикс, на левом боку у него шрам от ножа и еще родинка на спине. Все эти приметы — на теле убитого. Но представляешь, Шелл, лицо покойника изуродовано до неузнаваемости, и, кроме того, кто-то срезал ножом кожу с его рук, особенно поработали над кончиками пальцев.

— Кто бы то ни был, он хотел застраховаться насчет отпечатков. Даже если случайно Микки найдут, они не хотели, чтобы кто-то смог его опознать и таким образом выйти на человека, который послал его на «дело».

Он сказал, что у него есть для меня сигара, а я в благодарность осыпал его советами:

— Уэс, я зарядил в него две пули. У вас там имеется мой пистолет. Выковырните пули и сравните...

— Здесь имеется маленькая накладка, Шелл. Те пули успели выковырять до нас. В нем изрядно покопались, и теперь в теле Микки М, нет больше никаких пуль.

Несколько секунд я молчал, соображая.

— Хитер, подлец, кто бы он ни был. Этот парень так хитер, что мне приходится надевать на себя ремень и подтяжки, и все равно его штаны на мне болтаются.

— Ладно, дуй в морг и проведи опознание, если сумеешь. Но перед этим, пожалуй, лучше воздержись от бифштекса.

* * *

К счастью, у меня крепкий желудок. Трупы — всегда мало приятное зрелище, но этого так изуродовали! Я даже обрадовался, что утром не осилил полную тарелку моей замечательной размазни. Мне было трудно уверенно установить его личность, но я заявил, что покойник — Майкл М. Грохтунгер, и поторопился уйти из морга.

Последнее, что мне предстояло сделать перед ленчем, — заскочить к Ральфу Мерлу. Мы поговорили несколько минут, и я щедро заплатил ему за информацию, в которой самым существенным моментом было то, что Дрейк Паттерсон действительно включил восемьдесят тысяч в свой доход за 1955 год.

После бифштекса с кровью и овощей, что произрастали явно не на острове, я вернулся в «Спартан-Апартмент-отель» чуть позже полудня. Перед этим я успел звякнуть Джиму и рассказать о перестрелке на аллее; теперь я связался с ним еще раз и поделился теми новыми сведениями, что мне удалось раздобыть.

Он присвистнул.

— Того беднягу действительно изрезали?

— Да. Как будто какой-то хирург-любитель или рьяный садист над ним упражнялся. В любом случае нам уже известно, кто этот парень.

— Чем дальше в лес, тем больше дров.

— Да. Хочешь, чтобы я заскочил к тебе, Джим?

— Нет. Встретимся у Бейглена. Примерно в половине первого.

— Хорошо.

— Увидимся там.

Послышались какие-то отдаленные звуки, частично заглушаемые его голосом. Я попрощался и повесил трубку. С минуту я стоял, пытаясь понять, что же мне послышалось в трубке. Потом до меня дошло. Похоже, это дверной звонок с его мелодией: динь-динь-йон. Кто-то звонил в дверь? Если так, тогда, должно быть, это кто-то, кого Джим ждет; во всяком случае, он мне ничего не сказал.

Я достал из холодильника банку мелко нарубленных свежих креветок и сыпанул немного на поверхность воды обоих аквариумов. В маленьком аквариуме у меня живут резвые гуппи, а в огромном двадцатигаллонном бассейне обитает целая община. Рыбки жадно заглатывали хлопья креветок, пробиваясь сквозь пышные заросли мириофиллума и волнистые ленты кабомбы. Очень мило.

— Приятного аппетита, рыбы.

Иногда я с ними немножко разговариваю. Потому что люблю моих рыбок. Дело еще, наверное, и в том, что в этом двадцатигаллонном аквариуме, где обитают маленькие полосатые зебры, полупрозрачные стеклянные рыбки и переливающиеся всеми цветами радуги неоны, существует удивительно спокойный мир. Я наблюдаю за резвящимися беззаботными и безвредными созданиями, и это доставляет мне удовольствие, я отвлекаюсь и отдыхаю. Ведь так просто жить и радоваться жизни.

Мне бы хотелось понаблюдать за ними подольше, но сегодня для этого не совсем подходящий день. Я сказал рыбкам «до встречи» и еще раз вышел в мир, где обитают люди.

Этот мир людей сегодня наводил щемящую тоску.

Глава 16

Кто-то играл на органе. Болезненные, вибрирующие ноты вырывались из открытых дверей покойницкой Бейглена, корчились в лучах солнца, извивались на траве и липли к моим ушам, пока я припарковывал у обочины свой «кадиллак».

Приехал я заранее, до начала службы оставалось еще полчаса.

Органная музыка сводила меня с ума. Я чувствовал отвращение к органной музыке и тем заунывным, грустным мелодиям, которые, как мне кажется, всегда воспроизводил этот музыкальный пыточный станок. Я предпочитаю веселые песни — даже на похоронах. Но звуки органа продолжали терзать тишину, расползаясь в воздухе, как черви.

Я поднялся по ступенькам и вошел внутрь. Было прохладно. В скупых лучах плясали пылинки. Я осмотрелся, но Джима не увидел, поэтому направился в глубь церкви, где должна была проводиться служба. Несколько человек угрюмо сидели на скамеечках в передней части комнаты, на возвышенности был установлен гроб, усыпанный цветами, но Джим и здесь отсутствовал.