Джокертаунская комбинация

Я также знал, что, если прикажу своим людям открыть огонь и хладнокровно покосить их всех, вновь получив контроль, они могут ослушаться приказа. Я слышал их мысли. Синий оттенок восторга заставил бы их колебаться, воспоминания о голоде и перенаселенности, надежда на новое нормальное тело…

Проклятье, мы были богаты теперь. У всех была еда. У всех были те игрушки, которые только можно было купить на деньги джамперов. Никто не хотел расставаться с этим.

Я не знал, ни что они сделают, ни чем все это кончится.

Я не причиняю вреда джокерам. Я не буду причинять вред джокерам.

– Можешь идти, – сказал я Блезу. – Теперь мы закончили.

Это был не бог весть какой выход. Но другого у меня не было.

Водоем за пределами административного здания – который в моем сне снова стал Хрустальным дворцом – замерз поздними зимними заморозками. Со всех стеклянных арок замка, со всех сверкающих шпилей и летящих контрфорсов свисали длинные сосульки.

Пингвин в шляпе в виде трубы катался по пруду на коньках.

– Знаешь, Босх был совсем как ты, – сказал он, и его голос был голосом Роберта Ванда, художественного учителя в моей школе. Я тоже был снаружи, тем не менее я все так же оставался Блоутом. Утренний снежок укрывал меня толстым влажным слоем. Джокеры на моих боках катались на санках, сделанных из чего угодно – от крышек мусорных баков до листовой стали. Один джокер в форме дельтаплана нес на себе Элмо, Арахиса и Кафку. Они смеялись и так кричали, что я едва мог слышать пингвина.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

Пингвин сделал передо мной тройной аксель и остановился, обдав меня ледяными брызгами.

– Ну, – сказал он. – мир Босха также был усеян огромными ужасными вспучиваниями. Годы его жизни были отмечены мором и волнением, экономическим, социальным, политическим, религиозным. Художники и писатели его времени выразили идеальный пессимизм. Мрачный жребий. Все они были одержимы смертью, насилием и распадом. – Пингвин без труда покатился назад. – Прямо как ты, здоровяк, – сказал он.

Пингвин развернулся и скользнул под низким мостом. На нем Тахион бился с огромной жабой с лицом Блеза, та размахивала большим деревянным членом.

Тахион был одет в платье, но во всем остальном походил на старого Тахиона, а не на Келли. Я слышал разумом ее стенающее мучение и вновь жалел, что не рассказал о ней Медоузу. Может быть, он вызволил бы ее.

Но не теперь.

– Правильно. Изводи себя виной, тебе это полезно.

– Ты можешь читать мои мысли? – спросил я пингвина.

– Что с того? – он громко хохотнул.

Я совсем не мог читать мысли пингвина. Пингвин был вакуумом в мире, пустотой. Как Дург.

– Все, что ни происходит, может происходить по воле демонов, – процитировал пингвин. Он моргнул. – Фома Аквинский.

– Это должно что-то значить?

– Может быть. Может быть, это значит, что если ты управляешь местом, которое большинство натуралов считает адом, то ты должен быть безжалостным, придурок. – Пингвин указал на другую сторону залива. Там я видел Манхэттен, но не было никаких небоскребов, просто миллионы и миллионы людей, как личинки на куске гниющего мяса в июле. Они ссорились, дрались, убивали. Сверху в них стреляли демоны с ужасными искаженными лицами, ссали огромными потоками кислоты или гадили кипящей смолой. Я слышал слабые крики и чувствовал зловонный запах горящей плоти, разносимый ветром. Небо над ними было кроваво-красным.

– Алхимия и колдовство были тогда настоящими, – нараспев произнес пингвин. Я чувствовал агонию людей, нахлынувшую на меня, неустанный, громоподобный, кричащий поток. Я хотел закрыть уши руками, чтоб прекратить его.

– Черти танцевали, инкубы и суккубы бродили в ночи, – продолжил пингвин. – Монстры скрывались в темных лесах.

– Как джокеры в городе, – пробормотал я, будто отвечая на какой-то проклятый церковный рефрен. И произнеся это, я видел своих людей в Джокертауне, перебегающих из тени в тень, словно злые духи. Губы их были окрашены синим цветом восторга. Натуралы отворачивались от них в страхе и ненависти.

– Мир Босха был миром для молодежи. Старость тогда начиналась в тридцать. К тому времени, как тебе исполнялось двенадцать, ты уже сам зарабатывал себе на жизнь. – Пингвин вращался в одном футе передо мной. – Только молодой человек может быть невинно жесток или непреднамеренно зол. Как ребенок. Босх смотрел на мир сквозь символы и образы, так же поступали и все другие. Когда ты надевал одеяние священника, ты становился церковью. Король был не просто правителем, он был страной.

– Я Рокс.

– Так ты говоришь, – ответил пингвин. – Не потому ли так много твоих джокеров смотрят на Блеза и Прайма как правителей Рокса? Не потому ли так много джокеров предлагают платить джамперам, чтобы переместиться в тело натурала? Ты теряешь его, толстый мальчик. Он все еще просачивается сквозь твои бесполезные маленькие пальцы. – Тон пингвина был так обиден, что я пришел в ярость, словно гигантская кобра, готовая всем своим весом прихлопнуть чертову птицу. Джокеры, катавшиеся на санках, закричали, когда я отбросил их словно хрупкие игрушки.