Джоконда и паяц

«Валера? Надеюсь, что нет. – Она помолчала, собираясь с мыслями. – Все равно, я ужасно рискую, Рома. Мне страшно! Как вспомню, чем закончили Ольга и Алина, жуть берет».

«Не бойся… я с тобой».

Эта пошлая фраза вызвала краску смущения на лице Лаврова. К счастью, полумрак в комнате скрыл от Эмилии замешательство любовника.

Выполняя свое обещание, он взялся сопровождать натурщицу на сеансы, а после их окончания подвозить Эми домой. Он не представлял, каким образом поймает убийцу… но иного способа разоблачить злодея они с Глорией не нашли.

Безнаказанность способствует тому, что преступник расслабляется, наглеет и пренебрегает осторожностью. Он мнит себя неуязвимым и умным, а значит, неуловимым. Тут-то его и подстерегает опасность.

По крайней мере, Глория не сомневается, что убийца так или иначе выдаст себя. А Лавров не раз убеждался в ее правоте.

«Невозможно любить женщину, которая способна предугадывать наперед и видеть скрытое, – думал он, вглядываясь в круговерть снежных хлопьев. – Я вынужден постоянно контролировать свои поступки и мысли. А они выходят из-под контроля, не подчиняются. Я чувствую себя без вины виноватым. Изменником, который не давал никаких обещаний. Предателем, который обманул оказанное доверие. Я перед Глорией как на ладони, а она наглухо закрыта для меня. Я понятия не имею, как она на самом деле ко мне относится, на что я могу рассчитывать, а на что мне не стоит надеяться. Я как лист, подхваченный ветром. Куда он несет меня, не ведаю…»

«Ты здесь не для того, чтобы заниматься рефлексией, Рома, – напомнил ему внутренний голос. – Не отвлекайся, иначе не справишься с поставленной задачей. Ты обязан уберечь Эмилию и поймать убийцу. Анализировать свои переживания будешь потом».

Лавров взглянул на часы и вышел из машины. Снежная пелена сразу отрезала его от всего вокруг, и он вслепую зашагал к парадному, откуда должна была выйти натурщица.

Рафик в это же время тайно дежурил в своей мастерской. Чтобы никто не напал на Эмилию на обратном пути, он должен был сопровождать ее и передать с рук на руки Лаврову.

Бывший опер не исключил Рафика из списка подозреваемых. Однако тот вряд ли решился бы на убийство в таких обстоятельствах.

«Только не спугни Артынова, – строго предупредил его Роман. – Пусть думает, что все идет по его плану».

«Неужели, он сам убивает? – вытаращил глаза приятель. – Вряд ли. Тут замешана магия. Их за руку не поймаешь!»

«Ты поможешь или нет?» – разозлился Лавров.

«Помогу, помогу. Что от меня требуется?»

«Будешь подслушивать и по возможности подглядывать, а в случае необходимости немедленно позвонишь мне».

Рафик заверил, что исполнит все в точности.

«Сема после сеанса обычно долго возится у себя в мастерской, – сообщил он. – Колдует над полотном, что-то доделывает, переделывает. Он выпроваживает натурщицу за дверь и остается священнодействовать. Называет это послевкусием. Глупое словечко, да?»

Сначала Лаврову все в этой истории казалось глупым. Но теперь его мнение изменилось. Каждая деталь могла иметь решающее значение, и он боялся упустить любую мелочь.

В парадном он едва успел отряхнуться, как вверху послышались шаги по лестнице. Спускались два человека. Это были Рафик и Ложникова.

– Доставил в целости, – доложил художник. – Подкинете меня до метро?

* * *

– Как все прошло? – спросил Роман, когда они с Эмилией остались одни в машине. – Артынов показал тебе снимки?

– Да. Мне хотелось сквозь землю провалиться. Они омерзительны. И Артынов омерзителен. Строит из себя гения, которому все позволено и простительно за его талант.

– Он правда талантлив.

– Чертовски, – удивленно подтвердила натурщица. – Не думала, что такое бывает. Раньше Сема казался мне заурядным. Многие критиковали его, в том числе и Светлана, его жена. Десять лет назад он просто загипнотизировал меня, подавил и развратил. Я поздно прозрела. А в последнее время его будто подменили. Я взглянула на наброски Джоконды, которые он сделал с меня, и поразилась. Не могу поверить, что это рука Артынова. Каждая линия полна жизни, каждый штрих волнует, каждый мазок светится.

– Как ты себя чувствовала в его мастерской?

– У меня было дежавю. Я страшно стеснялась, он подтрунивал надо мной.

– Позволял себе вольности?

– Не знаю, как и сказать, – зябко повела она плечами. – Сема не прикасался ко мне, если ты об этом. Но я переживала странные ощущения… не могу передать их словами.

– Ты вспомнила, как вы любили друг друга?

– Это нельзя назвать любовью. Артынов говорил о Пикассо… о том, что искусство сексуально по своей сути. Творческий акт – больше, чем создание образа.

– Не понимаю, – покачал головой Лавров, вспоминая, какое чувство зажгла в нем Венера, какую сладкую тревогу заронила в его сердце.

– Это не поддается объяснению, – вздохнула Ложникова.

– Артынов не предлагал тебе провести какой-нибудь магический ритуал? – спросил он.

– Нет.

– Значит, это был обычный сеанс?

– Ты как будто разочарован! – усмехнулась Эмилия. – Чего ты ожидал?

– Надеялся, что Артынов устроит жертвоприношение, и мы уличим его.

– В чем? В убийстве? А жертвой должна была быть я?