Джоконда и паяц

Глория хотела остановиться и повернуть назад, но ноги перестали ее слушаться. Они несли ее по вымощенной мрамором дорожке следом за Смертью. Луна смеялась над ними, а деревья сопровождали их шепотом листьев.

Аллея уперлась в готическую арку, увитую плющом. Глория нырнула в темноту арки и чуть не потеряла из виду Смерть. Та сбросила плащ и выглядела теперь цирковым Клоуном в пестром балахоне и колпаке с бубенчиками.

– Тебя не узнать, – вымолвила ей в спину Глория.

– У меня много лиц…

Они оказались в галерее с высокими сводами и зеркальным полом. Со стен на Глорию смотрели печальные мадонны Рафаэля, пышные вакханки Рубенса и рыжеволосые дамы Тициана.

– Здесь все прошло через меня, – улыбнулась Смерть-Паяц. – Это мой Лувр, Уффици и Эрмитаж.

Посреди галереи сидела мраморная женщина и переливала воду из серебряного кувшина в золотой.

– Взгляни на нее, – усмехнулся Паяц. – Чтобы один кувшин наполнился, второй должен опустеть. Это мои кувшины, – указал он на картины в массивных багетах.

Глория вспомнила о медных кувшинах в своей мастерской и содрогнулась от страшной догадки.

– Чтобы один кувшин наполнился, второй должен опустеть, – зачарованно повторила она.

– А вот и Мона Лиза! – воскликнул Паяц, кривляясь и ломаясь. – Ты ведь к ней пришла? Можешь не признаваться, я и так знаю. Это бездонный кувшин, – шепотом сообщил он и повторил: – Бездонный!

Полотно небольшого размера было закрыто пуленепробиваемым стеклом.

– Разве и тут стреляют? – удивилась Глория.

Паяц не счел необходимым давать пояснения. Он просто хлопнул в ладоши и рассыпался на мириады бубенчиков, которые с мелодичным звоном раскатились по углам.

Глория с облегчением перевела дух. Общество Паяца пугало ее. Оставшись в галерее одна, она благоговейно замерла перед Джокондой.

– Мы можем поговорить?

Дама не удостоила ее ответом. С затаенной улыбкой она смотрела куда-то вдаль. Ее взгляд терялся в бесконечности.

– Я пришла, чтобы понять… – робко вымолвила Глория.

Что-то в облике Моны Лизы неуловимо изменилось. Едва заметно шевельнулось покрывало на волосах, по телу пробежала слабая дрожь.

– Я Джоконда, – донеслось до Глории дуновение ветра. – Я Лиза Герардини, единственная и неповторимая. Я живу в каждом из вас. И каждый из вас живет во мне. Не веришь? Посмотри в мои глаза. Ты увидишь в них много такого, что приведет тебя в трепет. Ты восхитишься и ужаснешься. Онемеешь от восторга, замрешь в страхе…

В ее глазах Глория прочитала, что после того, как был написан портрет, Лиза перестала быть женой торговца шелками из Флоренции, перестала быть матерью своих детей, подругой своих подруг, хозяйкой своего дома. Дух великого Леонардо подхватил ее и на кончике своей гениальной кисти перенес на тополиную доску. И доска эта перестала быть просто доской, покрытой грунтом и красками. Она стала вместилищем загадочного и нетленного образа, стала зеркалом, в котором мы можем лицезреть самих себя – иных. За спиной Джоконды – космическая пустыня, на ее устах – печать вечности.

– Я – дверь, которую ты можешь открыть, – как бы говорила она. – Я – точка на стыке миров…

У Глории потемнело в глазах, пол покачнулся и ушел из-под ног.

– Куда же ты? – потирал руки Паяц. – Не торопись. Взвесь все хорошенько. Обратной дороги не будет.

– Дверь должна открываться в обе стороны, – прошептала Глория, теряя опору и устремляясь на балкон, где только что сидела Мона Лиза.

Теперь дама исчезла. Перед Глорией раскинулись каменные утесы, холодные и голые, без признаков жизни. Мертвым зеркалом мерцала неподвижная вода посреди скал. Глория ничего не ощущала, кроме ветра, который нес ее над этим унылым безмолвием…

Москва

– Ты что, отпустил его? – негодовал Рафик. – Он убил Артынова, а мы его отпустили?

Это невольно оброненное «мы» порадовало Лаврова. Значит, товарищ готов разделить с ним ответственность. Он не один на один с коварным убийцей. Интересно, что сказала бы Глория, знай она о трупе в мастерской? Предвидела она такой исход, или для нее смерть художника окажется полной неожиданностью?

– Вряд ли, – дернул он подбородком, на котором успела отрасти щетина.

Скоро утро, а он еще глаз не сомкнул. Придется мчаться в офис немытым и небритым. Хорошо, если перекусить успеет. Ох, и достанется ему от Колбина за непрезентабельный внешний вид.

Рафик старательно намазывал ломоть хлеба маслом. Его удивлял проснувшийся у Лаврова аппетит. Лично ему, Рафику, кусок в горло не лез после увиденного. А Ромка потребовал чаю с бутербродами. У него с детства крепкие нервы.

– Павел, скорее всего, не убивал Артынова, – заявил бывший опер, опуская в чашку с кипятком пакетик чая. – Он сказал нам правду.

– Какую правду? Что собирался отомстить за смерть сестры, но кто-то его опередил? Ты думал, он сразу сознается? Кому охота за решетку?