Джон

Эльконто долго молчал. Я видела, с одной стороны ему не хотелось подставлять меня в этой авантюре – оно и понятно – мы все-таки друзья, а то и больше, чем друзья. Будь у меня на Уровнях брат, он был бы Дэйном. С другой стороны, весь отряд изрядно устал от пустых, но крайне жестких придирок и тестов Сиблинга, и попытайся мы его отвлечь, тем самым помогли бы не только себе, но и коллегам, а это приятно.

Риск все же существовал, и потому молчание моего собеседника длилось, длилось и длилось. Но я его не торопила – пусть примет решением сам. Дэйн – парень авантюрный и рисковый, и если уж кто-то и поможет мне, потому как сам же первым изноет от любопытства, то это будет именно он – снайпер.

А пока тишина продолжалась, я рассматривала залитый оранжевым светом задний двор – идеально ровный газон, аккуратно подстриженные, похожие на шиповник, кусты, подметенные дорожки – этот дом любили. Здесь жили, наслаждались, делились друг с другом радостью – место излучало тепло.

Наверное, еще совсем чуть-чуть, и вернется Ани – мне позарез требовался ответ.

– Дэйн, так ты его достанешь или нет?

Тишина.

– Дэйн?

Скрип ножек шезлонга под грузным телом.

– Дэ-э-э-эй…

Кряхтение.

– Так мне самой?

И раздраженный голос:

– Слушай, Дрейк всегда реагирует на твое вот это протяжное «Дре-е-е-ейк»?

– Чаще всего.

«Но не всегда адекватно», – я мысленно улыбнулась.

– Блин! – снайпер подался вперед и нервно причесал ежик светлых волос пятерней. – Бл№ буду, мы сильно вляпаемся, если эта будка выдаст результат.

– Может, и не выдаст?

– Но если выдаст, мы в заднице.

– Не мы, а Джон.

– Мы. Ты. Он. Кто-то в заднице окажется точно.

Я покачала головой и усмехнулась.

– Не мы, Дэйн. Это будем не мы. Но вот время проведем с пользой и удовольствием.

Он согласился – я видела это по азартно блестящим глазам и скривившемуся от того, что именно он собирался мне ответить, рту – Эльконто согласился.

* * *

Вечерний сад ласкали сумерки.

Тонул в синеве забор и сочная пока еще зелень, с каждой минутой меняло оттенки живописное, расчерченное кистью невидимого художника фиолетовое небо. На крохотном столике дымился горячий какао – в отсутствии Дрейка я любила встречать и провожать это время суток, сидя на балконе второго этажа с пледом на коленях. Плед мне нужен был не для тепла – на нем обожали по очереди лежать Смешарики.

Да-да, редкий момент, когда они позволяли себя касаться, гладить, когда тихонько нежились под человеческими пальцами. Сейчас на расчерченном квадратами покрывале их находилось трое – остальные отдыхали на специально постеленном Клэр коврике у моих ног; все вместе мы наблюдали закат.

Каждый раз, сидя здесь, я вспоминала одно и то же – каково это, быть без них. Жить в тихих комнатах, бродить по лестницам, ни об кого не спотыкаясь, не слышать по утрам пищалку-перебранку от телевизора.

Это случилось два месяца назад – они исчезли. Завершили, наконец, начатый ранее процесс превращения принесенного с Архана шара в Портал[1] и ушли в свою «Фуриандию». Не попрощавшись, никого не предупредив, – все сразу – просто взяли и растворились.

Переживала ли я? Конечно. Но мои переживания терялись на фоне того, что испытывала в те дни Клэр – она погасла. Сделалась тихой, молчаливой, непривычно угрюмой. Перестала улыбаться, ее еда потеряла вкус. Но каждый раз она, я знала это совершенно точно, вставала спозаранку, шла на рынок, покупала ягоды, ставила их в холодильник. Они пропадали, а она покупала их снова, они пропадали, она покупала снова – бесконечный и бесцельный тусклый круг.

Мы не знали, вернутся ли они. Хотели верить, что да, но так же надеялись, что на своей истинной родине, находясь среди сородичей, наши пушистые друзья обрели счастье. Наши Фурии, наши странные – не люди и не животные – любимые питомцы…

Помнится, этот дом в те дни потерял что-то живое, что-то очень ценное – часть того, каким он был. Я все еще любила его – всегда любила, – но в пустых коридорах чувствовала себя тоскливо. Как будто кто-то умер. В подвал не спускалась вообще, Клэр старалась лишний раз не тревожить, перестала ожидать от нее завтраков, старалась уходить пораньше и оставаться вдали подольше.

Шли дни. Однообразно тянулись недели.

А однажды утром, еще толком не проснувшись, – в тот день я ночевала здесь же – услышала грохот босых пяток по полу и удивительный почти нечеловеческий радостный визг. Спросонья вывалилась в коридор и увидела престраннейшую картину – на кухню из собственной спальни неслась Клэр. Полуголая – в одной лишь сорочке, – непричесанная, с лихорадочно блестящими глазами, с расческой в одной руке и тюбиком крема в другой… А с кухни привычно кричали: «Лэр! Лэ-э-э-р! Ушать!»

Они вернулись.

Так же неожиданно, как и пропали. В том же составе и количестве, радостные и довольные, побывавшие на родной планете Фурии.