Джон Фаулз. Дневники (1965-1972)

Бросить курить — по-прежнему остается проблемой. Странно, но в Штатах я не курил. Мне не нужны сигареты, чтобы справиться со стрессом или со скукой. Трудности начинаются при работе. В настоящее время я увяз в болоте из множества замыслов. Не успею написать абзац, как уже вижу, как его улучшить. Как будто я не уверен в том, что хочу сказать, хотя в целом я знаю это точно. Бесконечное переписывание, вариант за вариантом, ужасно раздражает, отнимает время, но самое главное — это порочный круг: в пятом варианте столько же недочетов, сколько и в первом. Сколько ни старайся, все равно будешь ошибаться.

Так как роман занимает в нашей культуре все меньше места, то, думаю, писатели неизбежно станут все реже обращаться к этой литературной форме. Возможно, между фильмом и романом создается искусственный барьер — так первые биологи считали кита рыбой, потому что он живет в море. Подлинное различие — между создателями, а не искусствами. То, что я говорил о многостильности в «Аристосе», является логическим продолжением этого соображения. Если я работаю в разных стилях, почему ограничиваться печатной страницей?^[144]

Последние несколько месяцев я читаю жалкий «Таймс-Литерари-Саплмент». Он что-то вроде кружка необычной групповой терапии, куда представители литературных и академических кругов ходят разыгрывать сценки, будто они насилуют друг друга в темноте^[145].

Карикатура на то, каким должен быть главный литературный журнал страны.

23 декабря

Ричардсон отказался, но хотел бы видеть в фильме Редгрейв.

Мне кажется, проблема сочинительства вот в чем: до определенного времени тебе нечего сказать, потому что ты мало чего знаешь, потом — ты знаешь, но не можешь это выразить.

24 декабря

Едем на Рождество в Ли.

Там Дэн, Хейзел и дети; близнецы важные и серьезные — в два года это умиляет. Верховодит Саймон, у которого неправильная кисть, он наиболее решительный из двоих; еще один пример в пользу закона о компенсации. Подозреваю, что евгеника именно тут терпит неудачу; хочешь вывести безупречный экземпляр, но никогда не добьешься этого — по человеческим меркам.

Читаю дневник Уэсли (1735^—1738) за то время, что он провел в Джорджии. Типичный англичанин, святой — из тех, кто сделал себя таким сам. Никаких видений — только тяжкий труд, монотонная работа. В наши дни только спортсмены перед Олимпийскими играми способны на такое подвижничество. Он великий атлет протестантизма, и в моих устах это совсем не комплимент.

Здесь есть материал для фильма — думаю, даже для нескольких фильмов. Пора завести моду на Дикий Восток — на тех же принципах, что сто лет назад или еще раньше была мода на Дикий Запад.

26 декабря

Снова в Лайме. «NAL»^[146] предлагает 15 000 долларов за права на издание в бумажном переплете «Аристоса». Меня это очень радует.

1970

20 января

Последние три недели писал о Соединенных Штатах. Эту работу назвал «Америка, я оплакиваю тебя», и она стоила мне битвы с Сатаной. Уже с первой строки начал курить. Теперь снова высаживаю по шестьдесят — а иногда и больше — сигарет в день. Тогда мой мозг работает свободно и изобретательно. Никотин, несомненно, — вещество, способствующее концентрации внимания.

30 января

Не позже, чем на следующей неделе, мы возглавим список «Нью-Йорк таймс». Это большой успех.

9 февраля

Необычный уик-энд. В Эксетере, в доме, где Анна снимает квартиру, живет женщина (Пэт Конн) с двумя маленькими детьми за счет государственной помощи. Брак распался; муж — нищий художник; и вот Анна привезла их сюда отдохнуть. Мать внешне не очень привлекательна, и все же ей нельзя не восхищаться. Можно предположить, что она вышла из лондонского ограниченного буржуазного мирка, восстала против него, появился художник, богемные связи и полная неспособность создать нечто свое. Она жертва, ее нельзя не любить только за это — тем более, что она мужественно держится, и все же что-то мне в ней не нравится; возможно, та культура, которая сформировала ее, и все вытекающие отсюда последствия. Тщеславие неудачника, богемная самовлюбленность — эти черты характера мужа могли сокрушить женщину. Ее нельзя за это винить, и, тем не менее, она принадлежит к тем людям, от которых словно исходит эманация неудачника; понимаешь, что она навсегда останется такой. Я чувствовал в ней боязливое отношение к другим формам жизни, какое обычно презираю в людях: страх перед змеями, летучими мышами, пауками и так далее. Но эта антипатия мне не нравилась.