Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство

Работу над пьесой Голсуорси совмещал с написанием романа «Усадьба», находя для них время и в путешествиях, и в Лондоне, требовавшем интенсивного участия в светской жизни. Как-то больше недели Джону и Аде не удавалось лечь спать раньше часа ночи. Они посмотрели «Майора Барбару» Шоу, показавшуюся им мало похожей на пьесу и понравившуюся им меньше, чем «Человек и сверхчеловек». В январе 1906 г. они обедали с супругами Шоу и нашли, что драматург приветлив и словоохотлив. «Он раздразнил меня, – писала Ада Моттрему, – и очень мне понравился. Его невозможно описать словами». Почти всю весну они провели в Девоншире – в Икли и Манатоне. Вернувшись в Лондон, снова окунулись в светскую жизнь. Ада писала Моттрему: «В пятницу поехали в коттедж Льюкаса близ Эденбриджа, остались там на ночь, пешком отправились к Гарнетам, вернулись домой в субботу в 11 часов вечера, а в воскресенье утром завтракали с нашим милым Хадсоном. Тогда я и почувствовала, что мы опять попали в лондонский водоворот».

В четвертое воскресенье месяца супруги Голсуорси старались навестить семейство Саутеров. К ним приходили известные художники и писатели. Племянник Голсуорси Рудольф Саутер вспоминал: «Часто приходил Уистлер, который с большой нежностью относился к моей матери, а также Лавера, будущий шафер моего отца на его второй свадьбе, когда вдовцом он женился на Валде Броуд в 1928 году… Американский гравер Джозеф Пеннел, высокий, худой, всегда задорно и весело споривший со всеми и каждым… Марк Твен, который вел долгие разговоры с моей матерью о философии, религии и жизни после смерти… Князь Пьер Трубецкой, гуманитарий и шафер на свадьбе моих родителей в 1894 году… Эзра Паунд и Ричард Олдингтон, еще не остывший от своих взрывных выступлений в журнале “Бласт”, разносящий в пух и прах всех и вся, включая и Джона Голсуорси за “буржуазные взгляды”».

В июне Джозеф Конрад жил в доме Голсуорси в Лондоне. Он писал об этом: «Не могу сказать, чтобы я много работал в деревянном домике (беседка в саду), но я честно курю там по три с половиной часа каждое утро, положив перед собой лист бумаги и держа в руке американскую вечную ручку. Чего еще можно требовать от добросовестного писателя, право, я не знаю».

Бывали у них и другие посетители, не светские люди и не писатели. Вот как описывает такой визит Ральф Моттрэм, бывший случайным свидетелем одного из них: «В кабинет входит Ада, к которой пришла посетительница. На Аде негнущаяся юбка-латы по тогдашней моде и блузка с высоким воротником.

Ада: “Джек! Эта бедняжка… она снова пришла”.

Джек (посмотрев на нее): “Она нуждается в деньгах и одежде?” – Ада молчит, но в глазах ее можно прочесть: “Все это верно, но довольно абстрактно”.

Джек (поспешно): “Моя дорогая, я думаю надо дать ей мои деньги и кое-что из твоей одежды”.

Ада снова посмотрела на него ласковым взглядом и, мгновенно озаботясь, уходит».

В июле супруги Голсуорси стали собираться за границу в южный Тироль. И сборы, и сама поездка предстояли хлопотными, так как в этот раз с ними ехала мать Джона. Она путешествовала с внушительным багажом, так как возила с собой все – от медицинских препаратов до мышеловок. Ада тогда была более легка на подъем и ограничивалась минимумом вещей, но впоследствии по объему возимого с собой багажа она даже превзошла мать Джона.

В таких условиях путешественники решили не рисковать и посетить уже хорошо известные им места. Они поехали в Кортину – горный курорт несколько севернее Венеции, в Доломитовых Альпах. Как всегда во время путешествий Джон продолжал работать над своими литературными произведениями. Он также размышляет над истоками и значением искусства. Этими своими мыслями он поделился с Ральфом Моттрэмом в пространном письме, отправленном 4 августа 1906 г. из Кортины.

«Ты задал мне вопрос о соотношении морали и искусства. Отвечу тебе самыми банальными рассуждениями.

Они оба – часть механизма жизни, оба одинаково значимы и находятся в оппозиции только в следующем смысле. Художник описывает жизнь такой, какой он видит ее, созерцает, соотносит со своими чувствами, а потом из этого запаса впечатлений возводит, создает нечто, в соответствии со своим темпераментом, имея первоочередной задачей затронуть эмоциональный нерв аудитории и при этом непосредственно, действенно доставить ей удовольствие.

Моралист наблюдает жизнь, обобщает свои наблюдения, отмечает недостатки увиденного и формулирует законы, правила, способы, которые, сдержанно воздействуя на этот эмоциональный нерв (не доставляя при этом удовольствия каждому), обеспечивают эстетическое удовлетворение большей части публики.

Таким образом:

Очевидно, очень небольшое число людей или чистые художники, или чистые моралисты, возможно, таких совсем нет. Однако все люди скорее одни, чем другие. Антагонизм начинается, только когда персонажи вступают в игру, т. е. (А) артист темпераментно противостоит (М) моралисту как человек, или они раздражают друг друга, и это все, если они экстремисты.