Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство

Направо или на юг выгон для лошадей постепенно понижался к аллее деревьев, и начинался лес с протекавшим по нему ручьем, несмолкаемый шум которого был одним из удовольствий этого места. За ним равнина снова постепенно поднималась к красно-коричневым склонам (Hound Tor) собачьей скалистой вершины холма, замечательный монолит которой выглядел как доисторический памятник, но который, скорее всего, был продуктом естественного процесса выветривания. Он назывался Нос Бонермена.

Голсуорси воспринимал автомобиль как некую опасную экзотику, доставившую бы лишь дополнительные хлопоты. Поэтому, чтобы добраться до Манатона, Голсуорси и посещавшие их гости по железной дороге доезжали до Бови-Трейси или Ньютон-Эббота, а затем на встречавшей их крестьянской повозке или тележке, запряженной собаками, они со своим багажом направлялись по узкой тенистой дороге к Уингстону.

Бытовые условия были весьма суровыми: в доме не было удобств, ни уборной, ни ванной комнат, отсутствовало даже электрическое освещение – только свечи и масляные светильники. Но, конечно, имелась ванна, правда сидячая, которую ставили перед зажженным камином, а воду для нее носили слуги снизу из кухни.

В свободное от своей интенсивной писательской работы время Джон вместе с Адой гулял по живописным окрестностям, катались верхом и даже участвовали в жизни деревенской общины. Так, Джон организовал «Стрельбище Манатона», что, по словам Ады, вызвало восторг у местных молодых людей. Голсуорси держали собственных лошадей – Пеги, любимую кобылу Джона, и Скина, приобретенного для Ады и гостей, любивших верховую езду, а также множество собак.

Голсуорси всегда были рады приезду гостей. Их навещали многочисленные родственники Джона, их протеже и близкий друг Ральф Моттрем и коллеги-писатели. Среди них Эдвард Гарнет, Бернард Шоу, сэр Джеймс Барри, Гренвилл-Баркер и многие другие. Как-то осенью они с супругами Баркерами совершили небольшой поход. Ада говорила, что они «оказались великолепными спутниками; он был неистощим на анекдоты, всевозможные выдумки, веселые рассказы и так далее. К тому же он гениально играет на пианоле (!). Я слышала в его “исполнении” две токкаты Баха и должна признаться: никогда не слыхала ничего подобного». Об их жизни в Уингстоне Ада писала:

«В Дартмуре у нас почти не было развлечений, и эти периоды покоя и свободы, нарушаемые лишь приездом тех гостей, которых не смущали бытовые неудобства, были очень по душе писателю. Длительные пешие прогулки и прогулки верхом, пение птиц, звуки, доносящиеся с фермы, живописная смена времен года и сопутствующие им события – рождение ягнят, стрижка овец, сенокос, сбор урожая, изготовление сидра, молотьба, – все эти простые занятия максимально приближали человека к земле и поэтому были для нас особенно ценными. Случайные крикетные матчи, конные состязания, спортивные игры, концерты местных талантов вносили в нашу жизнь большее оживление, чем можно было бы предположить. Обычно распорядок нашего летнего дня был следующим: до обеда он писал, я копалась в саду. Затем примерно часовая конная прогулка, после чего мы выбирали подходящее место, привязывали лошадей и обедали по-спартански. Затем более серьезные “скачки”, возвращение домой, ванна, чай, письма и прочие разнообразные обязанности и маленькие удовольствия – ужин, для меня – занятия музыкой, пока он правил гранки, читал или занимался второстепенной литературной работой, так сказать, не созидательной».

Но в жизни Джона и Ады в относительной изоляции было принципиальное различие. Жизнь в отдаленной от Лондона деревне давала Джону возможность работать постоянно, не отвлекаясь телефонными звонками и светскими обязанностями, что отрицательно сказывается на творчестве писателя. Он жил жизнью своих героев и был всецело поглощен работой. Совершенно в ином положении была Ада, не занимавшаяся самостоятельно творчеством. Конечно, она оказывала техническую помощь в работе своего мужа и у нее были небольшие развлечения, как то: работа в саду или занятия музыкой, и ей было скучно. Ей недоставало того, что давал Лондон, – концертов, театров и светской жизни или новых впечатлений во время заграничных путешествий. К тому же она была не столь терпима к бытовым неудобствам, чтобы с радостью принимать деревенскую жизнь. Однако она героически ее терпела ради своего супруга.

Уже в апреле 1908 г. она писала Моттрему: «…Хочу шепнуть вам на ушко, что для меня это совершенно не отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!». И в письме ему же в июне, уже перед самым возвращением в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, впрочем, бывает нечасто… В субботу у нас был настоящий ураган, а в воскресенье рано утором к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить нужно за малым».