Джон и Джордж. Пес, который изменил мою жизнь

Он посмотрел на меня и как будто закатил глаза, всем своим видом говоря: «Да ладно тебе». Я стал замечать, что он всегда смотрел мне в глаза, когда я говорил, и обратил внимание на дерзость его характера. Я снова бросил мячик и потратил еще больше сил, чтобы вытащить его из собачьей пасти. Джордж ворчал и пускал слюни, явно наслаждаясь перетягиванием добычи. Как только я решил, что хорошо ухватил мяч, он зарычал и сжал челюсти еще сильнее, снова едва не укусив меня. И тогда я понял.

«Черт возьми, да он взрослый!» – пронеслось у меня в голове. А это уже не шутки. Я не мог и себя привести в порядок, и уж точно не справился бы с сильным мускулистым псом. У меня не было никакого опыта общения со стаффордширами или подобной породой. Я знал, как обращаться со своим старым псом Задирой, который был обычной дворнягой, да и то уже все позабыл.

Оставить Джорджа было безумием, настоящим безумием. Но я, в общем-то, и не был в своем уме – тогда уж точно.

Глава вторая

До того как Джордж появился в моей квартире и моя жизнь стала меняться, я был другим человеком. Я так долго убегал от прошлого, что почти забыл, кто я и откуда. Я вырос в одной из множества квартирок в муниципальном доме Президент-Хаус на Кинг-сквер в Излингтоне. Окрестные дома были невысоки. Мы жили на третьем этаже из пяти, и в детстве, стоя у окна на кресле, я мог разглядеть купол собора Святого Павла, три башни Барбикана и здание «Би-Пи» в лондонском Сити.

Тогда архитектура меня не интересовала – уж точно не так, как сейчас. Я был гораздо больше увлечен ожиданием своего отца Джерри и выглядывал, не идет ли он с работы. Джерри был мусорщиком. Каждый день он вставал в четыре часа утра, уходил, когда еще не было пяти, и работал до полудня, очищая урны Камдена. Потом он всегда сразу шел домой, чтобы переодеться и отправиться в паб «Бык» на Кинг-сквер, где он проводил три-четыре часа за стаканом «Гиннесса», после чего возвращался домой и утопал в своем старом кресле с высокой спинкой. Должно быть, он выпивал пинт двенадцать в день, но дома он мне никогда не казался пьяным.

«Не буду я смотреть это дерьмо!» – всегда говорил он, входя в комнату и переключая каналы на телевизоре, что бы я ни смотрел. Вскоре я заметил его привычку и, слыша, как поворачивается ключ в замочной скважине, быстро подскакивал к телевизору и переключался с BBC1 на ITV или наоборот. Я понимал, что отец все равно переключит программу, но так я буду смотреть то, что выбрал сам. Но я тщательно следил, чтобы меня не застукали за этим делом, ведь отец, как и большинство мужчин его поколения, любил устанавливать свои правила. Когда он выходил из себя, то кричал на всю квартиру и эхо с грохотом разносило его слова, как речь злодея в пантомиме. У меня от страха поджилки тряслись.

«Мой дом, мои правила, – часто говорил Джерри. – Не нравится – ты знаешь, где дверь на улицу». Дверью на улицу мы называли дверь в квартиру, хотя от нее до улицы было целых три лестничных пролета. Отец был сильным человеком, он обладал чувством собственного достоинства и имел свое мнение почти обо всем на свете. Дома шутили, что если отец не составил своего мнения о каком-нибудь человеке или вопросе, то этот человек еще не родился, а вопрос не был задан.

Как и любой сын, я смотрел на отца с обожанием. Он любил читать о войне и часто рассказывал мне о разных сражениях и солдатах. А еще он был одаренным художником и мог нарисовать что угодно на чем угодно. Если, конечно, хотел. Обычно он набрасывал портреты, и однажды он сказал, что нарисовал портрет королевы, который так точно передавал ее красоту, что все убеждали его послать рисунок в Букингемский дворец. Но он отдал набросок кому-то из своих приятелей. Таким уж был Джерри – скромным и очень щедрым. Все местные вечеринки устраивались у нас дома, а если в пабе отец натыкался на парня, которому негде было переночевать, он частенько предлагал ему помощь.

– Кто спит у нас на диване? – спрашивала на следующее утро моя мама Дот.

– Парень из паба, – отвечал отец.

Мама понимала Джерри и никогда не жаловалась. У нее было доброе сердце, и она не боялась закатать рукава и помочь кому-нибудь.

Пока я рос, она каждый день работала уборщицей в офисах Сити. Она приступала к работе рано утром, пока офисы еще были закрыты, поэтому с шести до десяти утра я ждал ее возвращения у соседей по лестничной клетке.

Вечером Дот снова уходила и до семи или восьми часов убирала опустевшие офисы, а потом возвращалась домой на автобусе.

Она почти никогда не жаловалась, но длинные смены и физический труд давались ей нелегко. Денег было немного, а детей в семье – пятеро. У нее не было выбора, нам нужен был каждый пенни.