Джон ячменное зерно. Рассказы разных лет

В подтверждение своих слов Скотти вытащил из кармана письмо и начал проливать над ним горькие слезы; мы тоже прослезились и поклялись, заработав деньги на китобойном судне «Бонанза», отправиться всем вместе в Эдинбург и отдать доброй старушке весь наш заработок.

Ячменное Зерно помог мне преодолеть мою застенчивость и молчаливость, и я стал рассказывать своим новым знакомым о моих приключениях в заливе Сан-Франциско; как я выходил в своей крошечной лодчонке во время свирепого урагана, когда даже большие суда не решались пускаться в плавание. После этого я, или, точнее, воплотившийся в меня Джон Ячменное Зерно, расхвастался перед Скотти, что он, может быть, и хороший матрос, но в управлении парусной лодкой я могу дать ему сто очков вперед.

Это не было враньем: я на самом деле умел хорошо управлять парусной лодкой. Но, не вселись в меня Джон Ячменное Зерно, я ни за что бы так не расхвастался.

Скотти, в котором тоже бурлил хмель, понятно, счел себя обиженным. Но я этого не испугался. Уж если пошло на то, так я поколочу любого матроса-дезертира, хотя ему и все семнадцать лет. Мы вскочили на ноги, как готовые к бою петухи, но гарпунщик примирил нас, налив еще по стакану, и мы моментально остыли и помирились, и снова душили друг друга в объятиях и клялись быть друзьями, как это делали Черный Мэт с Томом Морриси на ранчо в Сан-Матео. Воспоминание о них убедило меня окончательно в том, что я совсем взрослый мужчина, хотя мне всего четырнадцать лет.

Попойка закончилась пением матросских песен. Пели Скотти и гарпунщик, а я подтягивал. Тут, в каюте «Айдлера», я впервые услышал: «Ветер валит с ног», «Облака» и «Виски, Джонни, виски!». Я блаженствовал. Да, вот она настоящая жизнь. Не то что скучные будни в Оклендском лимане, глупая разноска газет, развозка льда и расстановка кеглей. Мне был доступен весь огромный мир, передо мной открылись все дороги, и Ячменное Зерно, разнуздав мою фантазию, рисовал передо мною в заманчивой перспективе все приключения, которые мне суждено было пережить. Мы оставили позади будничное и чувствовали себя мудрыми, сильными и великодушными, как юные боги.

По прошествии нескольких лет я скажу вполне искренне, что, будь Ячменное Зерно способен удерживать человека надолго в таком приподнятом состоянии, я не был бы трезвым в жизни ни одной минуты. Но в этом мире за все надо платить: за душевный взлет мы расплачиваемся упадком духа, за возвышение — падением, за кажущееся величие — унижением и стыдом, за моменты, когда чувствуешь себя богом, — моментами, в которые чувствуешь себя рептилией. Когда мы хотим сжать дни и недели скучной прозы в миг поднимающей дух поэзии, нам приходится платить за это с лихвой.

Интенсивность и длительность — такие же непримиримые враги, как вода и огонь. Они взаимно уничтожаются. Могучий волшебник Джон Ячменное Зерно так же подчинен законам органической химии, как и мы, простые смертные. Мы расплачиваемся за каждую марафонскую победу нашей нервной системы, и Ячменное Зерно не имеет такой власти, чтобы освободить нас от расплаты. Он может подарить вам минуту подъема, но продлить ее не в его власти; если бы это было иначе, ему молились бы все. За эти вспышки подъема нам приходится расплачиваться дорогой ценой.

Впрочем, до всего этого я додумался позднее. Эти мысли были чужды четырнадцатилетнему мальчишке, который сидел в каюте «Айдлера» с храбрым гарпунщиком и беглым матросом, вдыхая острый запах матросской одежды, издававшей разнообразные морские ароматы, и орал во все горло матросские песни.

У меня был здоровый организм и желудок страуса, способный переваривать камни. Поэтому я держался еще молодцом, когда Скотти начал сдавать. Язык его заплетался, он не находил нужных слов, вместо них издавал какие-то нечленораздельные звуки. Сознание его заволоклось туманом, глаза его стали мутными, а взгляд приобрел бессмысленное выражение. Мышцы его тоже более не повиновались мозгу. Он хотел выпить еще, но стакан выпал у него из рук. Потом я с удивлением увидел, как Скотти, заплакав, кое-как дошел до койки и упал на нее как труп. Через минуту в каюте раздался его громкий храп.

Мы с гарпунщиком все еще пили и посмеивались над беднягой Скотти. Прислушиваясь к храпу менее выносливого собутыльника, мы выпили еще бутылку. Затем очередь свалиться на койку дошла и до гарпунщика, так что я почувствовал себя чемпионом мира.