Джон ячменное зерно. Рассказы разных лет

Как у меня болела от нее спина! До этого моя спина выдерживала какое угодно напряжение, а при моей прежней, не отличавшейся особенной изнеженностью жизни на нее подчас взваливалось очень и очень много. Но эта машинка доказала мне, что у меня не спина, а какая-то слабая былинка. Я усомнился даже в силе моих плеч. После каждой схватки с машинкой они ныли, точно от ревматизма. По клавишам приходилось ударять с такой силой, что человек, находившийся за стеной, принимал этот звук за гром или воображал, что кто-то ломает мебель. Приходилось ударять так сильно, что у меня боль от указательного пальца разливалась вплоть до самого локтя, а на кончиках пальцев вскакивали волдыри, которые лопались и затем появлялись снова.

Хуже всего было то, что я не только учился писать на машинке, но одновременно и переписывал свои рукописи. Чтобы написать какую-нибудь тысячу слов, я должен был совершить подвиг, продемонстрировав физическую выносливость и выдержав сильнейшее умственное напряжение; а между тем я каждый день сочинял много слов, и их нужно было напечатать и отослать издателям.

Эта жизнь — писание днем, печатание по ночам — чуть не уморила меня: переутомление мозга, нервное переутомление, да еще вдобавок и физическое, тем не менее, ни разу не привели меня к мысли напиться. Я парил слишком высоко, чтобы нуждаться в каком-нибудь дурмане. Все время, пока я не спал, я проводил — за исключением, разумеется, часов, когда сидел за машинкой, — в каком-то блаженном состоянии творчества. Кроме того, меня не тянуло к стакану еще и по другой причине: ведь я еще верил во многое — в настоящую любовь мужчин и женщин, в родительскую любовь, в людскую справедливость, в искусство — одним словом, во все те наивные представления, на преклонении перед которыми основана вся наша жизнь.

Однако ждавшие моих произведений издатели предпочитали продолжать ожидание. Мои рукописи проделывали невероятное количество миль, колеся между Тихим и Атлантическим океанами. Быть может, именно необычный вид напечатанных на дикой машине строчек и мешал издателям принять хоть один какой-нибудь пустячок от меня. Я продал букинистам все мои с таким трудом приобретенные учебники за бесценок. Я занимал деньги небольшими суммами, где только мог, и позволял моему старику-отцу, работавшему из последних, быстро угасавших сил, кормить меня.

Все это продолжалось недолго, всего лишь несколько недель. Затем мне пришлось сдаться и поступить на работу. Между тем я не ощущал потребности залить горе вином. Особого разочарования я не испытывал. Дело откладывалось — вот и все. Быть может, у меня и в самом деле недостаточная подготовка. Я успел уже многому научиться из книг и сознавал, что я только коснулся источника знаний. Но я все еще витал в облаках. Все время, пока я не спал, а также и большую часть тех часов, которые бы следовало посвятить сну, я отдавал книгам.

Глава XXIV

Мне наконец удалось найти работу за городом в маленькой, превосходно налаженной паровой прачечной при Бельмонтской школе. Мы с еще одним парнем исполняли всю работу — от сортировки и стирки до глажения крахмальных рубах, воротничков и манжет и плойки кружевного белья профессорских жен. Мы работали, выбиваясь из сил, особенно когда с наступлением лета ученики школы стали носить полотняные брюки. Чтобы выутюжить как следует пару таких брюк, нужно затратить уйму времени. А этих пар было огромное множество. В течение бесконечных недель мы обливались потом над своей работой, которой, казалось, никогда не будет конца. Как часто по ночам, пока ученики храпели в своих постелях, мы с товарищем трудились при электричестве у парового катка или гладильной доски.

Часы тянулись бесконечно, и работа казалась тяжелой, несмотря на то что мы были уже настоящими профессионалами и не тратили лишней энергии на бесполезное движение. Я получал 30 долларов в месяц на хозяйских харчах — немного больше, чем на электрической станции и на консервной фабрике. Разница была только в еде, которая почти ничего не стоила моему хозяину (мы ели в кухне), но помогала мне сэкономить 20 долларов в месяц. Таким образом, оценка моей окрепшей с годами силы, ловкости и всех знаний, почерпнутых мною из книг, выражалась в этой прибавке в 20 долларов. Судя по темпам, которыми подвигалась моя «карьера», я мог рассчитывать на то, чтобы сделаться к концу жизни ночным сторожем за 50 долларов в месяц, а не то, пожалуй, и полисменом с жалованьем в 100 долларов плюс какие-нибудь побочные доходы.