Джон Кипящий Котелок

— У тебя большущий -синяк под глазом, — сообщила она. — А плечо разодрано так, что страшно смотреть. Давай сейчас же отправимся ко мне домой. Подожди, я приведу твоего коня. Ты ведь не можешь ходить?

— Если собираешься его ловить, я пока присяду.

По тому взгляду, который мне бросила Дженни, было видно, что она все поняла, однако уверенно направилась к пегому. Он дал ей приблизиться на пару шагов, затем запрыгал, как кузнечик, и встал футах в тридцати, высоко задрав голову и помахивая хвостом, с тем счастливым видом, который бывает у жеребца, когда люди оказываются по его милости в дурацком положении.

— Он какой-то ненормальный! — крикнула Дженни.

— Да, большой озорник, — согласился я. — Попробуй еще разок!

— Никогда не видела, чтобы конь был так плохо обучен! — сердито проворчала Дженни, и в ее словах, несомненно, была доля истины. Затем преспокойно подошла к мустангу, и — разрази меня гром! — он остался стоять как вкопанный, позволив взять себя под уздцы.

— Вот видишь! — заявила Дженни с торжествующим видом. — Ко всякому животному нужен правильный подход!

Я был слишком ошеломлен, чтобы что-нибудь ответить. Между тем меня переполняла радость оттого, что я так скоро вновь побываю на ранчо Лэнгхорнов.

По дороге, поглядывая украдкой на Дженни, которая ехала с непроницаемым лицом, я неожиданно заявил:

— Кажется, вспомнил, зачем бросился за тобой в погоню!

— Это не имеет значения, — холодно проговорила Дженни.

— Должен был тебя догнать до того, как ты окажешься дома, потому что хотел сказать что-то важное.

— Вот как? — произнесла Дженни безразличным тоном. — И что же?

— Сам не знаю, — смутился я. — Похоже, память отшибло.

Она гордо вздернула подбородок, но я увидел мельком, что на лице у нее написано глупое блаженство. Волна того же чувства нахлынула и на меня, но я не решался произнести больше ни слова, чтобы, не дай Бог, не рассеять овладевшие нами чары.

Я благословлял моего мустанга, благословлял тот страшный спуск и жалел лишь о том, что он не был вдвойне длиннее и круче. По-моему, в эту минуту мы с Дженни были как никогда близки, и от этого у меня кружилась голова, словно я стоял на вершине высокой горы.

Глава 28 МЕШОК ЗОЛОТА

К исходу этого дня я не совершил ничего выдающегося, не сделал ничего определенного, что можно было бы описать словами. Однако у меня было такое чувство, будто я проделал долгий-долгий путь, пересек пустыню, поднялся в горы, и теперь моему взору открылась заветная земля. И хотя я еще не ступил на нее, но стоял у самой ее границы.

Дженни тоже вроде бы ничего особенного не делала и ничего не говорила, но с нею произошла перемена столь же явная, сколь очевидна разница между осенью и весной. От нее словно веяло тонким, едва уловимым благоуханием, от которого мое сердце гулко стучало в груди, как бьется якорь о борт судна в сильный шторм.

Рана на моем плече оказалась такой глубокой, что, перевязывая меня, Дженни то и дело тихонько ахала, и я едва ли не жалел, что при падении рука не оторвалась совсем.

Однако день клонился к вечеру, мне было пора уезжать.

Я забрался на пегого, помахал Дженни рукой и отправился обратно в Эмити, про себя поклявшись, что отныне мой мустанг ни в чем не будет знать отказа до самой смерти, которую встретит в теплой конюшне, ибо сегодня он оказал мне неоценимую услугу. Если бы пегий удержался на ногах и благополучно принес меня к цели, Дженни, наверное, только лишь посмеялась бы над моей сентиментальностью.

Когда я проезжал по долинам, покрытым весенними цветами, чей аромат наполнил меня неизъяснимой грустью, вдруг вспомнил те ужасные вещи, которые говорил о Дженни Питер Грешам, а именно, что она, мол, ценит в людях одну только силу. И меня это расстроило, поскольку внезапно я увидел, что сегодняшняя благосклонность моей прекрасной леди могла объясняться лишь тем, что ради нее я проявил чудеса безрассудства, отважно бросившись под откос. Впрочем, если бы этот вывод был верен, то в каком-то смысле он все равно служил бы подтверждением ее симпатий ко мне.

На обратном пути я ненадолго задержался у подножия того самого склона. В лучах заката он был страшен. Неровная вершина холма косматой головой темнела на фоне огненного неба, и было удивительно, как я мог скатиться с него, не переломав себе все кости. В самом деле, было бы странно, если бы Дженни Лэнгхорн не поразилась моей отчаянной храбрости, граничащей с безумием.

Когда я наконец добрался до Эмити, в голове у меня был такой кавардак, а на сердце так неспокойно, что мне не захотелось ехать по главной улице, стал плутать по каким-то закоулкам. Затем, когда проезжал мимо закусочной Билли Марвина, вдруг раздумал возвращаться в отель. Я не был готов снова играть роль пьяницы с неутолимой жаждой, а главное — меня пугала возможная встреча с Грешамом. Он ведь непременно спросил бы, остаюсь я или нет.

Поэтому заглянул к старине Билли, поужинал там и потом долго сидел за столиком, а когда собрался выходить, было уже десять вечера. Я пошел пешком, так как несколько раньше мальчишка отвел моего жеребца в конюшню Грешама.