Джон Леннон навсегда

Во время штормового перехода через канал его одолевали мрачные мысли. Он вспомнил, с каким радостным настроением они начинали в августе свое гамбургское путешествие.

Мечты кончились. На смену им пришла неопределенность — что будет дальше с ансамблем.

Интерлюдия в Ливерпуле

Тетя Мэри торжествовала.

Джон стоял перед ней, как поверженный рыцарь. Он, который распинался, что будет получать сто фунтов в неделю, не имел в кармане ни пенни. Тетя Мэри решила использовать гамбургское поражение племянника как повод для мобилизации Джона на порядочное дело. Или он должен вернуться в школу искусств, или искать постоянную работу.

Джон молчал и прятался в своей комнате.

Джим Маккартни, хоть и удержался от злорадных нотаций, но призвал Пола к совести.

Настроение Джона слегка улучшилось лишь тогда, когда перед ним предстала верная Синтия Пауэлл. Он чувствовал, что девушка верит в него. В этом сейчас он особенно нуждался.

Двумя днями позже Пол уже стучал в дверь Джона. Этот визит изгнал остатки пораженческого настроения. Они стали размышлять, что же делать дальше. Если кто-то и мог им сейчас помочь, то это — Аллан Вильямс, организовавший столь бесславно закончившиеся гастроли. На него они возлагали все надежды.

Ребята знали, что Вильямс, вдохновленный своим гамбургским опытом, основал в Ливерпуле дело.

Джон и Пол отправились к нему. Однако прежде, чем они вошли в пай, новый клуб на Сохо-стрит сгорел до фундамента.

Тогда под свое крыло «Битлз» взяла Мона Бест. Это не было ни слепым счастьем, ни простой случайностью.

Ее сын Пит был ударником группы. Кроме того, «Дерри и Сениорз», вернувшись из Гамбурга, восторгались успехом «Битлз» в городе на Эльбе.

Итак, Мона Бест ничем не рисковала.

Первый же вечер в «Касбахе» принес сенсацию. Джон и его друзья показали всё, чему они научились в Германии.

По сравнению с недавним бренчанием они теперь располагали более богатыми выразительными средствами, гораздо лучше владели инструментами и пели. И хотя стадия эпигонства все еще продолжалась, они уже не стремились до волоска копировать предшественников, а напротив — разрабатывали собственные оригинальные интерпретации. Обязанные играть по восемь и более часов, они почти вдвое увеличили объем репертуара.

В общении с публикой, которая хотела видеть и слышать шоу, они привнесли чувство солидарности. Они эффектно вводили гармоническое групповое пение, которое на оригинальный манер поддерживало сольные партии. И еще одно новшество: интерпретируя своих предшественников — от Карла Перкинса («Everybody's Trying To Be My Baby») до Рэя Чарльза («Talking Bout You») и Чака Берри («Roll Over Beethoven» и «Sweet Little Sixteen»), они неосознанно впитывали музыкальные и стихотворные традиции, что плодотворно сказалось при сочинении собственных зонгов.

Теперь битлы отличались от других ливерпульских групп, вышли на путь к своему неповторимому, ни на что не похожему стилю.

К Джону вернулась самоуверенность. Теперь он уже не сомневался, что они — Величайшие. Доходы, как и прежде, оставались скромными, но Джон не страдал от этого.

Между ним и Полом вспыхнул старый спор, возникший еще в первые дни: Пол был за то, чтобы делать утонченную, ухоженную поп-музыку. Джон, поддерживаемый Джорджем, предпочитал жесткий рок-н-ролл.

«Ясно, что мы могли бы спорить об этом по-настоящему. Прежде всего Джордж и Пол шли друг на друга. Однако в конечном итоге эти разногласия нам скорее помогали, чем вредили, и даже ускоряли будущий успех». Так Джон впоследствии отозвался об этой проблеме.

Успехом в «Касбахе» «Битлз» заявили о себе в менеджерских кругах ливерпульской сцены.

Их рыночная стоимость росла, с ними можно было зарабатывать неплохие деньги, ибо вокруг все время собирались толпы молодых людей.

Это понимал и Аллан Вильямс.

24 декабря он организовал для «Битлз» концерт в «Grovenor Ballroom» в Уолласи, а через три дня и выступление в «Litherland Town Hall» в Ливерпуле. Билеты на оба представления были распроданы до последнего места. Городская пресса впервые обратила на них внимание и поместила хорошие отзывы. Однако Джона раздражало, что слава его группы не выходит за пределы Ливерпуля. Он мечтал о новой поездке в Гамбург. Когда он поделился своими планами с Синтией, та стала очень молчалива. Она еще посещала школу искусств, о которой Джон уже давно забыл. Кроме того, нельзя было и помышлять о том, что ее мать разрешит ей ехать за границу с Ленноном.

Джона, обуреваемого новыми замыслами, не обременяла мысль о долгой разлуке с Синтией. Это вовсе не означало того, что он ее не любил и не испытывал рядом с ней чувства благополучия и защищенности. Самым важным для Джона было ее присутствие именно тогда, когда он в ней нуждался. Она скромно стояла в тени в то время, как он тщеславно грелся в лучах сиюминутного успеха.

Джон давил на Аллана Вильямса — тот должен был потрудиться над новым ангажементом гамбургского «Топ Тена». Вильямс, понявший ценность ансамбля, падкий до своих десяти процентов, которые получал согласно контракту, не возражал.